— Оставь в покое ее и мои вещи, — коротко приказал Ричард.
— Еще чего! — осклабился Роджерс.
— Отвяжись, понял? С таким, как ты, я справлюсь без труда, — не дрогнув, заявил Ричард. — Убирайся, пока цел! Я мирный человек по имени Ричард Морган, а эта женщина находится под моей защитой. — Он обнял Лиззи за талию, и она с готовностью прильнула к нему. — Здесь есть и другие женщины. Выбери какую-нибудь из них.
Окинув его пристальным взглядом, Роджерс решил, что благоразумнее будет отступить. Если бы Морган хоть немного испугался, дело приняло бы совсем другой оборот, но Ричард явно не испытывал страха. Он казался на редкость спокойным и сдержанным. Такие люди умеют постоять за себя, они способны пустить в ход зубы, ногти и каблуки, они проворны, как ужи. Пожав плечами, Роджерс попятился, а Ричард присел на сундук и усадил Лиззи к себе на колени.
— Когда нас будут кормить? — спросил он. Его новая знакомая оказалась смышленой женщиной: можно было не опасаться, что она неверно истолкует его любезность. Лиззи Лок вполне устраивал покровитель, не питающий к ней влечения.
— Скоро обед, — ответила она. — Сегодня воскресенье, поэтому нам дадут свежий хлеб, мясо, ломоть сыра, репу и капусту. Ни масла, ни варенья здесь нет, но остальной еды вдоволь. Здесь есть своя кухня, вон там, — и она указала в глубину камеры, — каждый получает деревянное блюдо и жестяную кружку. А на ужин будут снова хлеб, легкое пиво и капустный суп.
— А есть ли здесь погребок?
— Ричард, дорогой, неужели ты любитель выпить?
— Нет. Я не пью ничего, кроме легкого пива и воды. А про погребок спросил просто так.
— Надзиратель Симмонс по прозвищу Счастливчик принесет тебе выпивку, если заплатить ему пенни. Но если выпьет Айзек — берегись. Он страшен во хмелю.
— Пьяные неуклюжи. Я наблюдал за ними почти всю жизнь.
* * *
К концу февраля Ричард знал как свои пять пальцев глостерскую тюрьму и ее обитателей, которые стали ему скорее близкими друзьями, нежели просто знакомыми. Четырнадцать заключенных ждали Великого поста и выездной сессии суда, остальных уже судили и вынесли приговор, большинство приговорили к каторге. Среди этих четырнадцати узников были три женщины — Мэри (прозванная Мейзи) Хардинг, задержанная с крадеными вещами, Бетти Мейсон, обвиненная в краже кошелька с пятнадцатью гинеями из дома в Хенбери, и Бесс Паркер, которая проникла в дом в Норт-Нибли и украла две льняные сорочки. У Бесс Паркер сложились близкие отношения с осужденным в тысяча семьсот восемьдесят третьем году Недом Пу, Бетти Мейсон была влюблена в надзирателя Джонни. Обе со дня на день должны были разродиться.
«Как удивителен наш мирок!» — с кривой усмешкой размышлял Ричард. В общей камере было не повернуться, мужская ночная камера выглядела омерзительно. За время пребывания в тюрьме Ричард ожесточился и погрубел; он раздевался донага и мылся в душной темной камере, не обращая внимания на женщин, преспокойно стирал грязные тряпки, процеживал воду через фильтр под прицелом трех десятков пар недоверчивых глаз. Постепенно он становился эгоистичным, не делал ни малейшей попытки поделиться чистой водой с Лиззи или Уилли: фильтр действовал медленно, за час в блюде скапливалось всего две пинты процеженной воды. Не делился Ричард и тряпками или мылом. За несколько пенсов прачка Мейзи стирала его белье, рубашки и чулки; верхняя одежда пропахла потом.
Из всех женщин только Мейзи не имела покровителя и была вправе оказывать услуги даром и кому угодно, а двух-трех других женщин можно было заполучить за кружку джина. Когда пару охватывало желание, она устраивалась прямо на полу, если удавалось найти свободное место, или прислонялась к стене. В происходящем не было ровным счетом ничего эротического, поскольку партнеры не раздевались, и лишь самые любопытные зрители могли увидеть промелькнувшее мясистое мужское орудие или поросший волосами холмик, хотя обычно не замечали даже этого. Ричарда удивляло то, что пары избегали совокупляться в одной из соседних тесных камер: видимо, все обитатели тюрьмы боялись темноты.
В начале марта у Бесс Паркер и Бетти Мейсон воды отошли прямо в общей камере, на время родов их унесли в женскую спальню. Еще две женщины нянчили младенцев, родившихся в глостерской тюрьме, а начинающий ходить ребенок Мейзи попал в тюрьму вместе с ней. Большинство детей умирало при рождении или едва успев родиться. Редко кто из малышей доживал до года.
К счастью, в глостерской тюрьме Ричарду не пришлось изнывать от безделья. Ему поручили перетаскивать известняковые глыбы из замка к новой тюрьме, что позволяло подышать свежим воздухом и осмотреться. Крохотный порт Глостера располагался чуть севернее замка, на том же берегу Северна. По реке ходили утлые лодчонки и большие барки. Один из двух городских заводов отливал церковные колокола, второй изготавливал мелкие железные предметы, которые продавали здесь же, в городе. Дым из заводских труб поднимался тонкими струйками, поэтому воздух в городе почти всегда был чистым и свежим. Вода в реке Северн тоже не была загрязнена, но, судя по тому, как часто в тюрьме вспыхивали эпидемии, вода туда поступала из другого источника. А может, болезни разносили блохи и вши, от которых Ричард спасался, протирая грязный тюфяк дегтем, постоянно моясь и меняя одежду. О Господи, он отдал бы что угодно, лишь бы быть чистым! Жить в чистоте! И в уединении!
Тюремная лихорадка началась вскоре после прибытия Ричарда и Уилли в Глостер. Число обитателей общей камеры снизилось с сорока до двадцати человек, появились новые лица — заключенные, ожидавшие суда.
Со временем и благодаря совместной работе Ричард перезнакомился со всеми мужчинами, а некоторых из них стал считать друзьями — к примеру, Уильяма Уайтинга, Джеймса Прайса и Джозефа Лонга. Все они ждали Великого поста и выездной сессии суда.
Уайтинга посадили за кражу барана-валуха на постоялом дворе «Звезда и плуг» в Алмондсбери, где когда-то ночевали Ричард и Уилли.
— Чепуха! — заявлял лентяй Уайтинг. Обычно он говорил таким тоном, что никто не знал, можно ли верить его словам. — С какой стати мне понадобилось красть барана? На кой он мне сдался? Я всего лишь хотел отделать его, а утром вернул бы в загон, и никто ни о чем не догадался бы. Но как назло, пастух не спал.
— Совсем изголодался, Билл? — без улыбки спросил Ричард.
— Не то чтобы изголодался — просто мне нравится трахаться, а задница у баранов ничем не хуже женской дыры, — жизнерадостно объяснил Уайтинг. — И пахнет от нее так же, и она такая же узкая. К тому же бараны не царапаются и не визжат. Достаточно сунуть их задние ноги в голенища сапог, и делай с ними что хочешь.
— Не важно, что это было — скотоложство или кража, Билл: тебя все равно повесят. Но почему в Алмондсбери? На расстоянии каких-нибудь восьми миль, в Бристоле, ты нашел бы тысячу блудниц любого пола, которые вряд ли стали бы отбиваться.
— Я не мог ждать, просто не мог. И потом, у того барана была симпатичная морда — совсем как у одного моего знакомого священника!
