Вскоре послышались глухое шарканье ног и знакомый лязг цепей. Все двенадцать мужчин зашевелились, встревоженно переглянулись и встали.
— Несут кандалы! — объявил Мэтти, заглянув в дверь. — Всем сесть на пол и не двигаться!
Цепи, оказавшиеся на шесть дюймов длиннее, чем в бристольской и глостерской тюрьмах, были уже прикреплены к железным браслетам — более легким и достаточно гибким, которые мускулистый кузнец легко сгибал вокруг щиколоток и запястий, так что отверстия на обоих концах железных полос совпадали. Вставляя в эти отверстия короткие стержни с широкими головками, кузнец хватал заключенного за ногу и подсовывал под железный браслет тонкую и узкую наковальню. Двух ударов тяжелого молотка хватало, чтобы расплющить головку стержня и превратить его в заклепку, скрепляющую концы браслета.
«Эти оковы мне предстоит носить ближайшие шесть с лишним лет, — думал Ричард, потирая ноющие запястья. — Если бы меня заковали в них всего на полгода, такие прочные заклепки не понадобились бы. А значит, кандалы не снимут даже после того, как нас привезут в Ботани-Бей».
Два кузнеца работали проворно и умело. За каких-нибудь полчаса они успели заковать всех заключенных, собрали инструменты и вышли. В комнате остались два стражника, одним из которых был Мэтти, помощник врача. На этот раз заговорил второй стражник, изъяснявшийся по-английски бегло, но с сильным акцентом. Он не стал прибегать к помощи жаргона лондонского Ньюгейта и всех, кому случалось побывать в этой тюрьме.
— Сегодня вы будете спать и есть здесь, — лаконично сообщил он, постукивая толстым концом дубинки по широкой ладони. — Вам разрешается говорить и ходить по комнате. Ведро вон там. — И вместе с Мэтти он вышел, заперев за собой дверь.
Два паренька из Уилтшира украдкой смахнули слезы; глаза остальных узников были сухими. Все молчали, пока Уилл Коннелли не встал и не попробовал пройтись.
— А эти кандалы легче прежних, — сообщил он, приподнимая одну ногу. — И цепи длиной не меньше тридцати дюймов. В них удобнее ходить.
Ощупав браслеты, Ричард обнаружил, что у них округлые края.
— И края не такие острые. Значит, под них придется подкладывать меньше тряпок.
— Настоящие кандалы, — подытожил Билл Уайтинг. — Хотел бы я знать, какая работа нам предстоит?
Незадолго до наступления ночи узникам принесли легкое пиво, черствый черный хлеб и вареную капусту вперемешку с луком.
— Это не по мне, — заявил Айк, с отвращением отталкивая миску с капустой.
— Поешь, Айк, — посоветовал Ричард. — Мой кузен Джеймс говорит, что мы должны есть побольше овощей, чтобы не заболеть цингой.
Предостережение не вразумило Айка.
— Это месиво нас не спасет.
— Верно, — согласился Ричард, попробовав капусту. — Но нельзя же питаться одним хлебом.
Приунывшие, лишенные общества женщин, узники расположились на полу в тесной комнате без окон, завернувшись в одежду и подложив под головы шапки. Постепенно покачивание судна усыпило их.
На следующее утро под моросящим серым дождем узников повели с судна на причал. До сих пор с ними не случилось ничего ужасного; стражники выглядели тупыми и жестокими, но, поскольку заключенные выполняли все приказания, дубинки бездействовали. Деревянные сундуки вновь прибывших вызывали всеобщее любопытство, но никому и в голову не пришло обыскать их. Лишь позже узники узнали, кому положено проводить обыск. Когда их выстроили на причале, какой-то пухлый коротышка в старомодном парике и таком же наряде сбежал по трапу, ведущему от ветхого корабля, простирая руки и сияя улыбкой.
— А, еще дюжина из Глостера! — радостно воскликнул он с акцентом, который, как впоследствии выяснилось, был шотландским. — Доктор Мидоуз уже говорил, что вы — прекрасные экземпляры, и теперь я вижу, что он был прав. Я мистер Кэмпбелл, а это — мое творение. — И он величественно взмахнул рукой. — Плавучие тюрьмы! Они гораздо удобнее Ньюгейта и, в сущности, любой другой тюрьмы. У вас есть вещи? Отлично. Позор тем, кто отказывает заключенным в праве на имущество. Нил! Нил, где ты?
Человек, который был точной копией Кэмпбелла, вынырнул откуда-то из люка корабля, сбежал на причал и остановился, отдуваясь.
— Я здесь, Дункан.
— Прекрасно! Я не хотел упускать случай показать тебе этих замечательных ребят. Мой брат помогает мне, — объяснил мистер Кэмпбелл так, словно считал заключенных равными себе. — Его попечению поручены «Юстиция» и «Блюститель», а я слишком занят моей дорогой «Церерой» — она великолепна! Новенькая, как с иголочки! Разумеется, вы отправитесь на «Цереру». Как удобно, что вас ровно двенадцать и что вы настолько здоровы. Два отряда для двух новых черпалок. — От удовольствия он начал пританцовывать. — Прекрасно, прекрасно! — И он ринулся прочь, увлекая за собой безропотного брата.
— Какой чудак! — не выдержал Билл Уайтинг.
— Ша! — рявкнул надзиратель и с тошнотворным глухим стуком обрушил дубинку на руку Уайтинга. — Умолкни!
Эти слова все поняли без объяснений. Айк Роджерс незаметно поддерживал теряющего сознание от боли Уайтинга, остальные окружили их, вцепившись в свои пожитки, и двинулись по скользким доскам к ждущему лихтеру.
Мимо проплывали низкие, болотистые берега и силуэты кораблей, едва различимые сквозь серую пелену дождя. Подняв воротники, поправив шапки так, чтобы вода стекала на плечи, а не на шею, заключенные сидели среди своих сундуков, мешков и узлов. Двенадцать молчаливых гребцов оттолкнули лихтер от причала, развернули его и вывели на середину широкой реки плавными и легкими движениями весел, почти не тревожившими водную гладь.
Примерно в трехстах ярдах к югу, у побережья Кента, вдоль берега выстроились четыре судна, похожих на стадо коров. Каждое было пришвартовано более надежно, чем любой другой корабль, даже в Кингроуде, в устье Северна. Суда почти не качались на якорях и пришвартованы были не обычными тросами, а цепями. Самый маленький корабль располагался выше всех по течению и ближе к Лондону, а самый большой — ниже всех по течению; по возрасту каждое судно превосходило предыдущее на добрую сотню лет.
— Корабль-лазарет «Хранитель», а дальше — «Блюститель», «Юстиция» и «Церера», — объяснил стражник.
Лихтер направился к «Блюстителю», развернулся и поплыл вниз по течению; отлив облегчал гребцам работу. Благодаря этому узникам посчастливилось рассмотреть все три плавучие тюрьмы. Они выглядели жалкой пародией на корабли: такелаж давно исчез, грот-мачты, спиленные на высоте сорока футов, расщепились и потрескались, фок-мачты уцелели, но лишились вантов, на веревках, протянутых между грот- и фок-мачтами, сушилось белье — как и на тросах между фок-мачтой и обрубком бушприта. На палубах теснились дощатые хибары и надстройки, лес железных дымоходов поднимался над ними, кренясь во все стороны; такие же строения заполонили шканцы, полубаки и сгрудились вокруг кормовой рубки. Судя по виду, «Блюститель» и «Юстиция» выходили в море еще вместе с флотом доброй королевы Бесс и сражались с судами «Непобедимой армады»: краска на них облупилась, все медные гвозди позеленели, доски потрескались.
