Джимми с сомнением покачал головой, а потом спохватился:
— А как же! Видите столик рядом с диваном? — Для убедительности он ткнул в картинку. — Отсюда Олдрич вынул деньги и передал мне. Не в курсе, скрипит ли ящик теперь, но тогда он открывался со скрипом. Я еще подумал: «Хоть бы смазали его, что ли...»
Эмили метнула взгляд на Грега Олдрича — тот побледнел так сильно, словно вот-вот лишится чувств.
21
Зак соврал Эмили, что его график изменился, и теперь понимал: никак нельзя допустить, чтобы она видела его самого или его машину, когда возвращалась с работы. Трудность же состояла в том, что процесс уже открылся и заседания заканчивались в четыре часа дня, поэтому Эмили теперь освобождалась рано и была дома в полшестого или ближе к шести. Следовательно, Зак не мог поехать к себе сразу после смены, а вынужден был слоняться где-нибудь до темноты и лишь тогда потихоньку заруливать в гараж в надежде, что она его не заметит.
У Зака была и другая причина сердиться на Эмили: вскоре после того, как он отдал ей ключи, она поставила внутренний засов на дверь веранды. Он обнаружил это через неделю после того, как перестал присматривать за Бесс. На работе Зак сослался на плохое самочувствие и попытался украдкой проникнуть в ее дом: он очень скучал по личным вещичкам Эмили. Однажды утром, дождавшись ее ухода, он толкнул знакомую дверь и наткнулся на неожиданную преграду. Но у Эмили не хватило умишка догадаться, что он, по крайней мере, позаботился сделать себе ключ от главного входа. Однако Зак не решился им воспользоваться, сознавая, что стоять на ступеньках ее крыльца слишком рискованно: он мог случайно привлечь внимание их крикливой соседки.
Единственным и непременным контактом между ним и Эмили теперь оставалось прослушивание утренних разговоров, которые она вела с Бесс на кухне. Зак сначала планировал поставить микрофоны — а может, даже видеокамеры — сразу в нескольких местах в ее доме, но потом счел и эту затею слишком опасной. Если бы Эмили нашла хотя бы одно из устройств, то сюда налетела бы половина ее прокурорских сотоварищей, и уже через минуту они заколотили бы к нему в дверь. А так он был почти уверен, что Эмили никогда не заметит микрофончик, установленный над холодильником.
«Затаись, — не уставал напоминать себе Зак. — Живи по-тихому. Когда настанет время, выполнишь все задуманное, а потом скроешься. В Айове, в Северной Дакоте и в Нью-Мексико осторожность тебя ни разу не подводила. Шарлотта, Лу, Вилма...» Избавиться от Лy и Вилмы было проще: у них не было родни. Когда подойдет черед Эмили, ему снова придется заметать следы и делать ноги из Нью-Джерси. Зак уже начал потихоньку прикидывать, куда бы ему податься на этот раз.
Утром, к концу третьей недели процесса, Зак по обыкновению наблюдал за Эмили через щели в жалюзи. Она, как всегда, налила себе кофе, но вдруг резко встала, и он услышал: «Бесс, не время рассиживаться. Сегодня у меня важный день. Грег Олдрич будет давать показания, а я — вести перекрестный допрос. И я сделаю из него отбивную!»
Пройдя мимо холодильника и уже почти спускаясь вниз по ступенькам, Эмили добавила: «Бесс, наверное, это полный бред, но мне почему-то его даже жалко. Не хватало только завалить дело».
22
Ричард Мур знал наверняка, что в день, когда его клиент будет давать суду показания, обвинитель явится на службу очень рано. Вот почему уже в семь утра он поджидал Эмили у дверей ее кабинета. Это происходило в пятницу, третьего октября.
Завидев защитника, Эмили в ту же минуту поняла, какова причина его визита. Она пригласила адвоката к себе в кабинет и предложила кофе.
— Свежезаваренный кофе не самая плохая в мире вещь, — заметила она. — Но если вам нужен исключительно «Старбакс» или «Данкин донатс», то тут я ничем не могу помочь.
Мур улыбнулся.
— С такой рекламой сложно отказаться, но все же нет, благодарю, Эмили. — Его улыбка пропала так же быстро, как и появилась. — Надеюсь, наша беседа останется между нами. Согласны?
— Все зависит от того, что вы собираетесь сказать.
— Мой клиент категорически настаивает на своей невиновности. Ему неизвестно об этой встрече, не сомневаюсь, он бы не поддержал мою инициативу. Вопрос вот в чем: предложение о признании в убийстве при отягчающих обстоятельствах и смягчении приговора до двадцати лет до сих пор в силе?
Эмили живо представила бледное подрагивающее лицо Олдрича, но покачала головой:
— Нет, Ричард. В данный момент уже нет по ряду причин. Если бы в самом начале, несколько месяцев назад, Олдрич согласился подать прошение, я бы не стала подвергать мать Натали такому серьезному испытанию и не пригласила бы ее в свидетели.
Мур медленно кивнул, словно заранее ожидал такого ответа. Эмили, понимая всю бестактность своих слов, добавила:
— Я все же схожу, возьму себе кофе. Автомат в конце коридора; я буквально на секундочку.
Вернувшись в кабинет, она уже полностью успокоилась и нейтральным голосом продолжила:
— Ричард, вы сами знаете, сколько времени отнимает подготовка к каждому процессу. Я не один месяц работала сутками, и сейчас у меня скопилась целая куча дел, которыми давно пора заняться. На данном этапе, как мне представляется, все уже решают присяжные.
Мур встал.
— Ясно, я все понял. И повторяю, Грег Олдрич никоим образом не поручал мне к вам приходить. Он клянется в своей невиновности и надеется, что присяжные его оправдают, Вернее, не просто оправдают, а реабилитируют,
«Реабилитируют? Значит, он помешался, — подумала Эмили. — Ему стоит надеяться, что хотя бы один из присяжных ему поверит, и тогда приговор будет отложен. По крайней мере, так он выиграет еще несколько месяцев свободы — до следующего суда».
— Я искренне убеждена, что ни этот, пи другой состав присяжных не реабилитирует вашего подзащитного, — заявила она без тени сарказма.
— Возможно, вы правы, — хмуро отозвался адвокат и уже у двери обернулся. — Эмили, должен признать, что Истон как свидетель превзошел мои ожидания. Поэтому не покривлю душой, если скажу, что вы очень плодотворно потрудились.
Ричард Мур никогда не слыл щедрым на комплименты, и Эмили, обрадованная признанием, искренне поблагодарила бывалого юриста.
— И еще... Эмили, каков бы ни был исход, я рад, что скоро все закончится. Мы просто измучились с этим процессом.
На этом он закрыл за собой дверь.
23
Третьего октября Грег Олдрич встал в пять утра. В тот день ему предстояло давать свидетельские показания, поэтому накануне он отправился в спальню слишком рано и вскоре пожалел о своей ошибке. Он проспал всего час, до одиннадцати вечера, а потом в течение шести часов то задремывал, то снова просыпался.
«Надо проветриться, — решил Олдрич. — Пробежаться по парку. Невозможно давать показания, когда ты словно пьяный и ничего не соображаешь».
