– Хорошо. В обмен на убийцу Карины могу рассказать вам,
что произошло у вашей конторы с Денисовым. Ведь вы же не можете этим не
интересоваться.
– Вы правы, – сказал Арсен и в этот момент услышал
приближающиеся шаги. Самые обычные шаги. Но он слишком хорошо их знал.
– Рассказывайте, – произнес он спокойно, хотя
внутренним зрением уже увидел все, что произойдет через секунду.
Он видел себя лежащим на мокром осеннем тротуаре, видел
бледное лицо Каменской, склоненное над собой, видел всепоглощающую тьму и яркий
призывный свет где-то вдалеке.
– Говорите же, – повторил он.
Мощный удар толкнул его назад. Он сильно ударился головой о
висящий на стене телефонный аппарат и только потом ощутил жгучую, непереносимую
боль в груди, услышал чей-то крик и топот чьих-то ног. Каменская подхватила
его, не давая упасть, и он жалкой тряпкой повис у нее на руках. Потом Арсен
почувствовал, что его держат более сильные руки и осторожно укладывают на
тротуар.
– Все, девочка, – просипел он. – Конец.
– Кто убил Карину? – слышал он ее голос. –
Скажите мне. Вы обещали. Кто ее убил?
– Нет, – произнес он чуть слышно. – Нет. Не
скажу.
Он собрал все силы, чтобы улыбнуться ей. Что ж, то последнее
дело, которое он себе наметил, у него не получилось. Но и у нее ничего не
получится.
Он лежал на мокром осеннем тротуаре, видел бледное лицо
Каменской, склоненное над собой, потом устало и облегченно закрыл глаза и
увидел всепоглощающую тьму и яркий призывный свет где-то вдалеке.
* * *
– Давайте знакомиться. Моя фамилия Лесников, Игорь
Валентинович…
Саприн поднял на него усталые глаза и молча кивнул. Вот и
кончились самые долгие и самые страшные сутки в его жизни.
…Утром Катя ушла, хлопнув дверью, и Николай почувствовал
себя совсем скверно. Ему было стыдно и за себя, и за Шоринова. Стыдно и
противно. Он же понимал, что все это из-за него. Если бы тогда Шоринов не
узнал, что он ночевал у Кати, у них не испортились бы отношения и Дусик не стал
бы ее унижать, да еще при посторонних. Швырнуть ей деньги и смотреть, как она
собирает их, ползая на коленях… Гадость какая! Мерзость!
Вернувшись в комнату, он быстро подошел к рассевшемуся на
диване Шоринову и грубо схватил его за руку.
– Все, Михаил Владимирович, хватит дурака валять.
Давайте деньги, и я с вами расстанусь. Пока по-хорошему.
Видно, лицо его было искажено злобой до такой степени, что
Шоринов счел за благо не конфликтовать. Он открыл шкаф, в котором висела Катина
одежда, сдвинул вешалки с платьями в сторону и нагнулся над вделанным в стену
маленьким сейфом.
– На, живоглот! – Он протянул Саприну пачку
стодолларовых купюр. – За горло меня берешь, а помощи от тебя никакой.
Знал бы, что ты такой, не стал бы с тобой связываться.
Николай не ответил. Демонстративно пересчитал деньги, сунул
их в бумажник и ушел, не попрощавшись. Спустился вниз, сел в машину и уже
собрался было отъезжать, когда увидел, как из гастронома напротив выходит Катя
в своей белоснежной длинной куртке, неся в руках две полиэтиленовые сумки с
продуктами. Ему очень хотелось выскочить из машины и подбежать к ней, схватить
в охапку, поцеловать, попросить прощения и не отпускать до тех пор, пока она не
улыбнется и не простит его. Катя уходила все дальше, в сторону метро, и он
медленно поехал следом, боясь выпустить ее из поля зрения и в то же время
отчетливо понимая, что разговаривать с ней бесполезно. Она все решила. Зачем ее
терзать? Да и себя тоже.
Она шла метрах в ста впереди Саприна, и он видел, как она
подошла к перекрестку, постояла несколько секунд и шагнула на проезжую часть.
Откуда-то справа вдруг вырвался автомобиль, делая неловкие судорожные маневры,
и Саприн увидел, как белая куртка подлетела вверх и упала прямо под колеса
другого автомобиля. Визг, грохот…
Он едва нашел в себе силы подойти к месту аварии. Даже
издалека было видно, как в сплошном месиве соединились по меньшей мере пять
машин. Над проспектом поплыл надсадный гул клаксонов, и Саприну захотелось
зажать уши руками. Он лишь мельком взглянул на то, что еще минуту назад было
живой красивой и такой любимой Катей Мацур, и опрометью ринулся назад, к ее
дому.
Шоринов еще не ушел. Николай ворвался в квартиру, втолкнул
его в комнату и резким ударом швырнул на диван.
– Катя… – задыхаясь, произнес он. – Она погибла…
Сволочь, это же из-за тебя. Из-за тебя она ушла из дома.
– Как погибла? – в ужасе переспросил
Шоринов. – Почему?
– Авария. Кто-то вылетел на красный свет. Ты во всем
виноват, ты, ты!
Первый же нанесенный им удар полностью лишил Михаила
Владимировича способности сопротивляться. Саприн бил его исступленно,
ожесточенно, не видя ничего вокруг, кроме ненавистного лица. Он словно
раздвоился. Одна его часть смотрела со стороны и говорила: «Ты не мужчина,
Саприн. Ты не дерешься с противником, ты просто его избиваешь, пользуясь тем,
что ты моложе и сильнее». Другая же часть, ослепшая и оглохшая от горя и
ненависти, молотила рыхлое слабое тело, изливая с каждым ударом всю
накопившуюся боль и отвращение. К Шоринову. К самому себе. К своей жизни.
Наконец он сумел взять себя в руки и остановиться. Долго
смотрел на валяющегося на полу Дусика, сплевывающего кровь из разбитого рта,
молча повернулся и ушел.
Николай уехал к себе домой, долго стоял под душем, оттирая
мочалкой руки, потом лег на диван и отвернулся к стене. Он не знал, сколько
времени пролежал без движения. И не знал, что сотрудники милиции, наблюдающие
за его передвижениями, уже получили сигнал о том, что в квартире трагически
погибшей Екатерины Мацур находится избитый до полусмерти Михаил Владимирович
Шоринов. Им не понадобилось много времени, чтобы сопоставить факты и
сообразить, кто его избил.
Саприна задержали около полуночи. Просто пришли к нему домой
и позвонили в дверь. Он и не думал сопротивляться. После проведенной на ногах
ночи, после гибели Кати и расправы с Дусиком у него уже ни на что не было сил.
Он ведь не был суперменом, он был самым обыкновенным человеком, может быть,
чуть более ловким и опытным, чуть более сильным и выносливым, но все равно
самым обыкновенным. Он так же, как и все, мог испытывать страх, боль, горе, он
точно так же уставал и точно так же отчаивался. И после всего, что он пережил
за последний день, у него уже не было ни сил, ни желания от кого-то убегать. Он
даже не дослушал до конца то, что ему говорили вошедшие в квартиру работники
милиции, которые заломили ему руки за спину, едва он открыл им дверь.
– Вы задерживаетесь в порядке статьи 122
уголовно-процессуального кодекса…
– Поехали, – перебил он милиционера. – Сам
все знаю.
Его привезли на Петровку. И вот теперь красивый оперативник
со строгим лицом говорил ему:
