– Моя фамилия Лесников, Игорь Валентинович…
* * *
Они все сидели у Насти в кабинете – она сама, Алексей, Саша,
Коротков и Селуянов. Виктора Тришкана задержали сразу же после того, как он
стрелял в Арсена: Настина поездка к кинотеатру «Урал» была подстрахована
надежно. Чистяков и Александр Каменский писали объяснения, остальные – рапорта.
Гордеев по телефону велел написать пока гладенькую историю о том, как дружная
компания вышла погулять и как Настя спросила у находящегося в телефонной будке
пожилого мужчины, нет ли у него лишнего жетона для автомата. А в это время в
старика кто-то выстрелил, и доблестные мужчины, конечно же, не упустили
негодяя.
– Не трепаться до поры, – строго сказал Виктор
Алексеевич. – Я сейчас приеду, будем разбираться. Тут дело тонкое, как бы
не напортить самим себе. И Тришкана пока не трогайте, пусть в камере посидит. Я
с ним сам разговаривать буду.
Они старательно выписывали легенду о телефонном жетоне, то и
дело переговариваясь, чтобы согласовать детали.
– Аська, как ты думаешь, зачем он это сделал? –
поднял голову Юра Коротков. – Может, он в тебя хотел попасть?
– Черт его знает! – откликнулась Настя. –
Может, и в меня. Только глупо это. Зачем я ему? Ну, устроил он мне сладкую
жизнь с этой служебной проверкой, крови попортил, шефу своему свинью подложил.
А в чем смысл?
– Господи, Асенька, ты как с луны свалилась, –
сказал ее муж. – Ты забудь на минутку о криминале и посмотри на ситуацию
чисто по-житейски. Зачем люди делают гадости своим начальникам?
– Чтобы их свалить, – ответила она.
– Правильно. А зачем они делают гадости одновременно
еще кому-то?
– Чтобы этот кто-то не занял освобождающееся место.
– Ну вот, умница, можешь ведь соображать, когда
захочешь, – похвалил ее Чистяков.
– Лешка, ты что, всерьез думаешь, что этот старик
готовил меня себе на замену? Бред полный!
– Пожалуйста, предлагай другое объяснение. Я с
удовольствием его приму, если ты сможешь его придумать.
– Придумаю, – зловеще пообещала Настя. –
Можешь не сомневаться. Твоя версия не выдерживает никакой критики.
– Между прочим, не так уж глупо, – заметил Селуянов. –
Я бы не стал с ходу отметать. Народ, вода закипела, кому чай наливать?
– Мне кофе, – тут же откликнулась Настя. – И
надо бы Игорю чайку отнести, он там небось замучился с Саприным. И кстати,
Саприну тоже нужно чаю дать.
– Ага, а пиццу из ресторана? Твоя жалостливость,
Каменская, порой граничит с безумием.
– Коля, он же человек. Да, плохой, да, убийца, но он же
живой человек. Два часа ночи. Ты не забывай, Игорь с ним разговаривает. Какой
разговор у них может получиться, если Лесников будет пить чай в свое
удовольствие, а Саприн будет смотреть жадными глазами? Ведь об убийстве в
Австрии речь пока не идет. Саприн избил Шоринова в состоянии сильного душевного
волнения, вызванного гибелью девушки, которую он любил. Это официальная версия,
которой он придерживается. Сам Шоринов это подтверждает. И у Игорька нет
никаких оснований его жестко давить. Он его должен мягко раскалывать. А потому,
Коленька, не жмись, наливай две чашки и тащи в соседний кабинет. И еще спасибо
скажи, что Саприн не начал права качать, что Лесников с ним беседует в ночное
время.
– Имеет право, – пожал плечами Селуянов. –
Это же сразу после задержания.
Но две чашки чаю все-таки налил.
* * *
Прошел месяц, и двое представителей австрийской полиции
увозили из Москвы Николая Саприна. Он так и не признался в убийстве,
совершенном на шоссе, ведущем в Визельбург. Зато призналась Тамара Коченова. Ей
объяснили, что если вина Саприна будет установлена, если будет доказано, что об
убийстве он заранее ничего не говорил, то ей грозит ответственность за
недонесение о тяжком преступлении, но оказание помощи следствию будет должным
образом оценено, так что все обойдется легким испугом. Коченова подумала,
прикинула и дала показания. Она устала бояться.
Но об архиве профессора Лебедева и о разработке бальзама все
молчали как заговоренные. Даже Тамара не сказала о нем ни слова. И на вопрос,
зачем же в таком случае Саприн убил Веронику Штайнек-Лебедеву, она повторяла
снова и снова:
– Он не хотел платить.
– За что платить?
– Я не знаю. Это не мое дело. Меня наняли для помощи
Саприну в качестве переводчицы. Но с Вероникой он разговаривал без меня, она же
русская.
Ни на йоту не отступила от своих показаний, как ни бились
следователь и оперативники. Шоринов, естественно, от всего отказался. Да, с
Саприным он знаком, но в Австрию его не посылал, а Тамару вообще в глаза не
видел. Саприн говорил, что ему нужно ехать в Вену по делам, и просил найти ему
толковую помощницу-переводчицу. Шоринов обратился к своей знакомой Ольге
Решиной, которая порекомендовала Коченову. Вот и все. Круг замкнулся на
Саприне.
Но был еще Эдуард Петрович Денисов, который знал достаточно
много и при желании мог дать в руки следствия хоть какие-то козыри.
– Не смей, – оборвал Настю полковник Гордеев,
когда она только заикнулась об этом. – Близко к нему не подходи. Мало тебе
досталось?
Но упрямство Анастасии Каменской могло соперничать только с
ее безграничной ленью. Она все-таки поехала к Денисову, который еще был в
Москве.
– Анастасия, я сделал все что мог, – ответил
он. – Кнепке добился, чтобы австрийская полиция вернулась к этому делу, я
передал им все материалы, собранные Тарадиным. Что еще вы от меня хотите?
– Эдуард Петрович, Саприн ни за что не признается в
убийстве, но его все равно осудят на основании показаний Коченовой. Вы свою
задачу выполнили, убийца вашей Лили и ее сына найден. Но у меня-то другая
задача. У меня полтора десятка, если не больше, человек, которых убили Ольга
Решина и ее муж Бороданков. Я ничего не могу доказать до тех пор, пока не
предана огласке история с препаратом. У меня есть только Оборин, но экспертиза
не обнаружила в его организме никаких отравляющих или ядовитых веществ.
Сердечная мышца в плохом состоянии, сосуды изношены, но нет никаких оснований
обвинять кого бы то ни было в том, что его чем-то травили. Понимаете? Мне не
добраться до этих врачей. Что может сказать Оборин? Что любовница его обманула
и скрыла, что ее муж работает с ней вместе? Тоже мне, криминал. Что мальчик
Сережа делал глупые ходы в шахматных партиях, когда речь заходила о
студенческих романах Оборина? Полный бред. Что Оборин, находясь в кризисном
отделении, стал хуже себя чувствовать? Субъективно. Нет ежедневных кардиограмм,
нет врачебных наблюдений, нет заключений кардиолога и хирурга на момент его
поступления в отделение и на момент ухода оттуда. Есть записи, что Оборин лег в
отделение, предъявляя жалобы на головные боли, быструю утомляемость,
тахикардию, частые головокружения, слабость. С чем лег, с тем и вышел. И никому
трогательные истории о его неземной любви к Ольге Решиной и прекрасном самочувствии
не нужны. Это пустое сотрясение воздуха.
