– Я не поняла, – медленно сказала она. – Мы
же договаривались о наличных. Надуть меня хочешь?
– Это и будут наличные, – терпеливо объяснил
Николай. – Я не сумасшедший, чтобы возить в незащищенном автомобиле сто
пачек по десять тысяч долларов. Может быть, тебе, дуре непроходимой, это
кажется нормальным, потому что ты в жизни не заработала ни одной тысячи
долларов и для тебя вообще нет разницы, пять долларов или пять миллионов. А я
очень хорошо понимаю, что, случись что-нибудь с машиной или с этими деньгами,
меня убьют, если я их не верну в течение месяца. В каждом банке, куда мы с
тобой приедем, я буду получать по этим документам наличные, а ты в соседнем
окошечке будешь класть их на свое имя. Понятно?
Она почти ничего не поняла, потому что «дура непроходимая»
больно резанула ухо и усилила раздражение, возникшее оттого, что в машине
оказалась женщина. А она так мечтала…
– Понятно, – ответила она машинально. – Давай
сюда папку.
Николай выпростал руку из-под полы дождевика, и Вероника не
сразу поняла, что здесь что-то не так. Рука не потянулась к открытому окошку,
за которым сидела невидимая Веронике женщина, чтобы взять у нее папку с
материалами Лебедева. И вообще рука была какой-то другой формы. В следующее
мгновение Вероника Штайнек-Лебедева поняла, что в руке у Николая пистолет. Она
даже не успела додумать эту мысль до конца. Край исчезающего сознания еще успел
зацепить непонятный, но страшный звук. Это дико кричала Лилиана Кнепке.
Глава 3
Николай Саприн, он же Николай Первушин в соответствии с
липовыми документами, которые он предъявлял Веронике Штайнек, молча вел машину,
напряженно ожидая, когда Тамара хоть что-нибудь произнесет. Но она молчала, как
воды в рот набрала. Почему она молчит? Так испугалась, что языком пошевелить не
может? Ведь она должна была испугаться, не могла не испугаться, потому что речь
шла только о том, что они заберут папку и проедутся по десятку банковских
учреждений. Только об этом шла речь, а вовсе не о том, что, забрав папку, он
убьет Веронику Штайнек-Лебедеву.
Почти полгода потратил Саприн на эту проклятую папку.
Сначала искал Веронику по всей Австрии, потом уговаривал ее, утрясал всякие
мелочи то с ней, то в Москве с Дусиком. Намаялся. И зачем все это в конечном
итоге, когда в последний момент Дусик дал команду денег Веронике не отдавать,
забрать папку и покончить с этим делом? Саприн был обижен на Дусика, на весь
мир и на самого себя. Он заслуженно считался мастером деликатных поручений,
связанных с необходимостью найти держателя каких-нибудь документов и аккуратненько
эти документы выкупить, договориться о гарантиях и цене, да так, что обе
стороны оставались довольны. Никогда у него не было значительных проколов. Даже
в тех случаях, когда искомые документы носили специфический характер и
содержали информацию, понятную только специалистам, Николай не жалел времени на
то, чтобы получить тщательный инструктаж, вникнуть в детали и потренироваться в
«распознавании» текста. Ни разу он не ошибся, не привез туфту вместо важных
бумаг.
А вот теперь его использовали в такой грубой операции… Все
равно что электронным микрокалькулятором гвозди забивать. Противно. А главное,
возникло неожиданное осложнение. Вероника приехала не одна, и пришлось, кроме
нее, убивать еще и женщину с маленьким ребенком. Если бы дело было в одной
только Веронике, можно было бы вообще не беспокоиться. Кто будет надрываться
ради эмигрантки-санитарки? Никто. Надрываться будут ради связей ее
мужа-контрабандиста, начнут искать в этом направлении, ничего, естественно, не
найдут, на том и успокоятся. А эта женщина с ребенком в машине – кто она?
Саприн залез, конечно, в ее сумочку, водительским удостоверением
поинтересовался. Лилиана Кнепке. Черт ее знает, кто она такая. Может статься,
ее семья поднимет шорох, возьмет полицию за горло, дескать, найдите нам во что
бы то ни стало убийцу нашей дорогой Лилианы. В этом случае искать будут по
линии Кнепке, считая Веронику Штайнек случайной жертвой. Тоже ничего не найдут.
Но почему молчит Тамара? Что она себе думает?
* * *
Стюардесса уже второй раз разносила напитки, но Тамара
упорно делала вид, что спит, хотя пить очень хотелось. Она полулежала в удобном
кресле, закрыв глаза и отвернув лицо к иллюминатору. Пока носят напитки,
Николай не станет ее будить, но минут через двадцать дело дойдет до ужина, и
тут уж он наверняка ее разбудит. А она так и не решила, как себя вести. С
момента убийства прошло двенадцать часов, все это время ей как-то удавалось
избегать объяснений с Саприным, но это не может тянуться до бесконечности. Рано
или поздно она должна будет обозначить свое отношение к случившемуся. И тем
самым определить свою судьбу на ближайшее время, а может быть, и на всю
оставшуюся жизнь. Ибо показать, что ты испугана и негодуешь, – заставить
Саприна думать, что ты опасна и можешь заложить. Делать вид, что все нормально,
что так и должно быть и ничего сверхъестественного не случилось, –
заработать репутацию хладнокровной циничной пособницы и тем самым позволить
втянуть себя в еще более грязные авантюры. Ведь на ее глазах только что
застрелили двух женщин и ребенка. Если уж она убийство ребенка проглотит и
смолчит, значит, внутри у нее совсем ничего нет, кроме холода и равнодушия. И
так нехорошо, и эдак неладно.
Она почувствовала, как Саприн легонько похлопывает ее по
бедру.
– Тамара, – тихо проговорил он прямо ей в
ухо, – просыпайся, принесли ужин.
– Я сплю, – сонно пробормотала она, все еще
надеясь, что он отстанет.
Но Николай не отставал.
– Давай, Тамара, давай, просыпайся, – повторил он
настойчиво, – мы целый день ничего не ели, и, когда теперь сможем поесть,
тоже неизвестно. Ну-ка, открывай глазки.
Упираться дальше смысла не было. Во-первых, она была зверски
голодна. Есть же счастливые люди, у которых в моменты нервного напряжения кусок
в горло не лезет. У Тамары Коченовой в такие периоды просыпался чудовищный аппетит.
Она готова была сметать все подряд из холодильника и со стола, а в юности во
время экзаменационной сессии в институте всегда набирала по три-четыре
килограмма. А во-вторых, надо наконец объясниться с Николаем и скинуть с себя
этот груз.
Она открыла глаза, улыбнулась своему спутнику и подняла
спинку кресла. Стюардесса протянула ей поднос с горячим ужином, и Тамара
принялась тщательно и деловито протирать руки и лицо влажной ароматизированной
салфеткой. «Допрыгалась, – сердито говорила она сама себе. – Все
думала, ничего, это мелочь, и это тоже мелочь, и это ерунда, и то не стоит
внимания. А что вышло в результате? А в результате ты, моя дорогая, заработала
себе репутацию переводчицы, которую можно нанять для выполнения всяких мерзких
поручений. Когда тебя просто подкладывали под нужных людей, ты относилась к
этому как к дополнительной профессиональной услуге. А когда тебя попросили
«поработать» над синхронным переводом в нужную сторону, вот тогда тебе бы
насторожиться. А ты? Хи-хи да ха-ха, да как весело, да как смешно, да, конечно,
я все сделаю. Вот и получила. Теперь тебя наняли помощницей убийцы. А завтра
что тебе предложат? Самой взять в руки пистолет и убить кого-нибудь? Ты этого
дожидаешься? Конечно, сейчас самое время начать изображать целку и кричать на
всех перекрестках, что ты не такая. Раньше была «такая», а теперь в один момент
исправилась. Курам на смех».
