– Значит, вы, господин Кнепке, уверены, что убийство
никак не связано с тем обстоятельством, что обе погибшие женщины были русскими
эмигрантками?
– Уверен, господин комиссар. Либо причина убийства
лежит в этой Штайнек, либо это было нападение с целью ограбления. У моей жены
не было врагов, никто не мог желать ее смерти.
– Ну, что касается Штайнек, – комиссар пожал
плечами, – вряд ли она могла представлять интерес хоть для какого-нибудь
убийцы. Нищая, занятая малооплачиваемой работой, муж сидит в тюрьме. Знакомых у
нее практически нет, только любовник, работает электриком в той же клинике. У
нее даже гражданства австрийского до сих пор нет, только вид на жительство.
Маловероятно, что она была истинной мишенью тщательно организованного
преступления, а ваша жена, супруга крупнейшего финансиста Манфреда Кнепке,
оказалась случайной жертвой. Согласитесь, это больше смахивает на сказочку для
дурачков. Я все-таки склонен думать, что покушались именно на вашу жену.
– Значит, это было ограбление, – устало сказал
Кнепке. – Драгоценности Лилианы хорошо известны в определенных кругах.
Пожалуйста, господин комиссар, позвольте мне уехать. Мне нужно побыть одному.
Вернувшись в Вену, Манфред сразу поехал в свой офис. Его
личная секретарша Марта, преданно работавшая у него больше пятнадцати лет,
разумеется, была на месте, хоть и было воскресенье. Она уже знала об
обрушившемся на босса несчастье, поэтому забросила все домашние дела и
примчалась в офис, чтобы быть под рукой, если нужно. Кнепке благодарно
улыбнулся ей, проходя в свой кабинет.
– Вы обедали, Марта?
– Нет, я боялась выходить. Вдруг вы позвонили бы, а
меня нет.
– Сходите поешьте, вы будете мне нужны через двадцать
минут.
Войдя к себе, Кнепке, не снимая плаща, уселся за стол и
подвинул к себе телефон. На несколько мгновений он словно замер, потом
встряхнулся и решительно набрал многозначный номер. Он звонил в Россию.
– Здравствуй, Эдуард, – произнес он на хорошем
русском языке, правда, с сильным акцентом.
– Манфред! – услышал он в ответ. – Рад тебя
слышать. Как дела?
– Плохо.
– Что-нибудь случилось?
– Случилось. – Кнепке помолчал. – Лили больше
нет. И маленького Филиппа тоже. Ты приедешь на похороны?
– Подожди, Манфред… Подожди. Я… Что с Лилей?
– Лиля умерла, Эдуард. Прошу тебя, мне больно сейчас
говорить об этом. Если ты приедешь на похороны, я закажу тебе гостиницу. Тогда
и поговорим.
– Да-да, конечно, я приеду. С визой проблем не будет, я
же получал ее три месяца назад, она еще действительна. Когда похороны?
– В среду. Ты мне сообщишь, когда тебя встречать?
– Конечно. Я постараюсь прилететь как можно скорее,
может быть, во вторник или даже завтра. Держись, Манфред.
Кнепке положил трубку. У него было такое чувство, будто
пришел старый надежный друг и сказал: «Ни о чем не беспокойся, я все возьму на
себя и решу все твои проблемы. Это тебе они кажутся безумно сложными, а для
меня – тьфу, ерунда. Ты спрячься за мою спину и отдыхай, а я все сделаю». Такое
чувство всегда возникало у Манфреда Кнепке, когда приходилось иметь дело с
Эдуардом. Никогда в жизни не встречал он человека более надежного и крепкого.
Эдуард никогда не обманывал его, не подводил. Всегда держал слово и выполнял
обещания. Даже когда сватал ему Лилю, честно предупредил о ее недостатках и не
обманул, описывая достоинства. Лиля оказалась именно такой, как говорил Эдуард.
Нежной и преданной. Взбалмошной транжирой. Прекрасной матерью, обожающей своих
детей. Простушкой, не чувствующей разницы между социальными слоями и не умеющей
держать дистанцию. Домовитой хозяйкой.
Когда Манфред впервые увидел Лилю, она была любовницей
Эдуарда. В тот раз они приехали в Вену на Рождество, просто так, погулять,
повеселиться. Манфред провел вместе с ними целую неделю, а под конец сказал
Эдуарду:
– Послушай, где ты находишь таких красоток? Поделись
секретом, может, я себе наконец подыщу жену.
Ответ Эдуарда его ошарашил.
– Хочешь, бери Лилю в жены, если она тебе понравилась.
– Но ведь это твоя женщина, Эдуард, – возмутился
Манфред. – Это все равно что жена друга. Это свято и неприкосновенно.
– Глупости, – рассмеялся Эдуард. – Все как
раз наоборот. Я ничего не могу ей предложить. Я стар для нее, у меня есть жена,
дети и внуки, и я никогда не женюсь на ней. Она скрасила мне целых пять лет и
за это должна быть вознаграждена. А что может стать лучшей наградой для нее,
чем брак с преуспевающим финансистом и жизнь в Западной Европе?
– Но я не понимаю, – растерялся Кнепке. – Ты
так говоришь, будто уверен, что я ей понравлюсь и она захочет стать моей женой.
А если нет?
– Да понравишься ты ей, куда ты денешься! Она мне уже
все уши прожужжала, какой ты славный да симпатичный. Так что ты подумай, если
что – я всегда готов пойти тебе навстречу.
Сначала Манфред не воспринял это всерьез, но в течение
ближайшего года ему пришлось несколько раз побывать в России, он встречался с
Эдуардом и его подругой и все больше укреплялся в мысли, что эта девушка ему
нравится. Он не сомневался в том, что Лиля – обыкновенная шлюха, но ведь
говорят же, что из шлюх получаются впоследствии самые лучшие жены. Одним
словом, предложение своего русского партнера по бизнесу Манфред принял. И не
раскаялся.
Он старался не задумываться о том, какие чувства они
испытывают друг к другу. С сильными обжигающими чувствами он покончил еще
тогда, когда разводился со своей первой женой, бросившей его после того, как
умер их первенец. А вот понимание того, какой должна быть семья, было у него и
у этой русской девушки совершенно одинаковым. Манфред очень хотел иметь детей,
и Лиля с удовольствием их рожала и возилась с ними. Манфред считал, что хозяйка
дома должна быть не столько светской львицей, сколько гостеприимной и
приветливой супругой хозяина, а Лиля с наслаждением осваивала разнообразную
кухонную технику, умело выбирала продукты и прекрасно готовила. Манфред хотел,
чтобы с женой было не стыдно выйти в свет, а Лиля с восторгом и благодарностью
ездила вместе с ним в дорогие магазины и выбирала наряды, которые ей шли и
которые она носила с изяществом и элегантностью. И даже вкусы у них были
одинаковыми. Когда Кнепке впервые привез ее в свой дом, он сказал:
– Если ты согласишься стать моей женой, ты, конечно,
сможешь переделать здесь все по своему вкусу, ведь этот дом станет и твоим.
Она обошла особняк, заглянула в каждую комнату, внимательно
все осмотрела.
– Мне здесь очень нравится, – улыбнулась
она. – Я бы не стала ничего переделывать, здесь все как раз по моему
вкусу. Только вот эту картину я повесила бы не здесь, а в гостиной.
Манфред и сам подумывал о том, что большой картине,
наполненной воздухом и радостью, не место в кабинете, обшитом темными
деревянными панелями, но заняться перевешиванием руки не доходили.
