Через три дня Герман понял, что ничьи визиты ему не нужны.
Работа пошла так успешно и легко, что отрываться от нее хотя бы на минуту
казалось ему кощунственным. Он сначала попытался закончить ту работу, над
которой трудился уже два месяца, но вдруг понял, что все это ерунда, что делать
нужно совсем не так, и начал все заново. Теперь, по прошествии десяти дней
пребывания в отделении у доктора Бороданкова, новый вариант программы близился
к завершению, и Герман испытывал необычайный творческий подъем, который с
каждым днем делался все более мощным. На его фоне усиливающееся недомогание
казалось ерундой, не стоящей внимания.
* * *
Александр Иннокентьевич Бороданков обернулся на скрип
открывающейся двери и увидел Ольгу. Она была уже без халата, ее смена
закончилась, и она стояла на пороге его кабинета в красивом темно-зеленом
костюме с короткой юбкой и длинным пиджаком. С гладко зачесанными назад темными
волосами и большими очками с голубоватыми стеклами она напоминала сейчас не
медсестру, а деловитую секретаршу большого начальника.
– Саша, Мискарьянц опять ничего не ел, – сказала
она озабоченно и почему-то грустно. – Похоже, дело идет к концу.
– Второй день?
– Да. Работает как бешеный, а тарелки все нетронутые.
Неужели ничего нельзя сделать?
– Глупый вопрос, детка. Раз он не испытывает чувства
голода, значит, начались необратимые изменения. Но он хотя бы продержался
дольше других, сегодня десять дней, как он у нас, а другие едва неделю
выдерживали. Может, нам все-таки удалось нащупать методику, как тебе кажется?
– Вряд ли, – вздохнула Ольга. – Просто Герман
оказался здоровее других. Саша, так больше нельзя, ты сам видишь, ничего у нас
не выходит. Без архива Лебедева мы с места не сдвинемся. Давай наконец признаем
это.
– Нет.
Ответ Бороданкова был тверд, как и его кулак, которым он
стукнул в этот момент по колену.
– Нет, я не отступлюсь. Если Лебедев смог придумать, то
и я смогу. Мискарьянц, конечно, не старая развалина, но у него наверняка
наличествуют все болячки, которые и должны быть у тридцатилетнего мужика. Он не
может быть абсолютно здоров. Гастрит, бронхит курильщика, немножко сердечко. Ты
видела, какие у него мышцы ног? Играл в футбол или в хоккей, к гадалке не ходи.
А коль играл, значит, падал, значит, незалеченные сотрясения мозга, пусть и
легкие, но были обязательно. Он не может быть здоровее того художника,
Вихарева. А Вихарев продержался всего четыре дня. У него всего и было-то
немного повышенное давление, а пожалуйста тебе – инсульт. Я уверен, что мы на
правильном пути, нужно продолжать работать с модификациями лакреола. Еще
немного – и мы сделаем это.
– Не знаю, Саша.
Ольга бросила сумочку на кресло и подошла к Бороданкову.
Александр Иннокентьевич обнял ее и усадил к себе на колени.
– Ну что ты, Олюшка? Руки опускаются? Так всегда
бывает, это нужно перетерпеть. Зато представь только, что нас ждет, когда мы
разработаем методику. Считай, докторская у тебя в кармане. Слава, почет,
деньги. Ты сама подумай, ты же целый год работаешь медсестрой со своей
кандидатской степенью. Ну неужели тебе не обидно приносить такую жертву
впустую?
– Не знаю, Саша, – повторила она, обнимая его за
шею и утыкаясь подбородком в густые светлые волосы мужа. – Мне почему-то кажется,
что ничего у нас не выйдет, они так и будут умирать, и мы с тобой ничего не
сможем с этим поделать. Иногда я ловлю себя на том, что перестаю понимать, что
ты делаешь. Наверное, у меня просто не хватает мозгов на эту работу. Даже если
у тебя получится, докторскую я все равно не напишу.
– У нас получится, – мягко поправил ее
Бороданков. – Не у меня, а у нас с тобой. У всех нас. Ты способная,
Олюшка, ты талантливая, ты обязательно защитишься. Мы запатентуем изобретение и
уедем отсюда к чертовой матери, откроем собственную клинику, станем богатыми и
уважаемыми людьми. Вот увидишь, все будет отлично. Сейчас я обойду палаты, и мы
с тобой поедем домой. Давай сегодня сходим куда-нибудь поужинать. Ты такая
красивая в этом костюме, жалко, если ты его снимешь и начнешь возиться у плиты.
Давай?
– Давай, – кивнула Ольга, вставая и поправляя
юбку. – Иди, Саша, я тебя здесь подожду.
Бороданков снял с вешалки ослепительно белый халат,
аккуратно застегнул его на все пуговицы и отправился с вечерним обходом. Идя по
светлому длинному коридору отделения, он думал о том, что Ольга, конечно же,
права, без разработок Лебедева они с места не сдвинутся. Это он перед женой
корчит из себя гения, утверждая, что если Лебедев смог придумать, то и он,
Бороданков, сможет. На самом деле Александр Иннокентьевич прекрасно отдавал
себе отчет в том, что с Лебедевым ему не равняться. Он всегда мог то, чего не
могли другие. Это Бороданков понимал еще тогда, когда был аспирантом Лебедева.
И почему он так не вовремя умер! И черт дернул старого дурака незадолго до
смерти жениться на молоденькой женщине! Был бы женат на своей старухе, никуда б
она из России не делась и проблем бы не было. Отдала бы все бумажки до единой,
даже не заглянув в них. А Вероника тут же нашла себе спонсора и свалила за границу
вместе со всеми архивами мужа. Ищи ее теперь.
К Мискарьянцу Александр Иннокентьевич зашел в последнюю
очередь. Герман сидел за компьютером, погруженный в работу.
– Добрый вечер, голубчик. Я вижу, работа идет полным
ходом, – весело приветствовал его врач.
– Да, все получается. Просто удивительно, как хорошо
мне работается здесь! Кажется, всю жизнь здесь провел бы, – засмеялся в
ответ программист.
– И как скоро вы закончите?
– Думаю, послезавтра. А может быть, даже завтра.
Скажите, Александр Иннокентьевич, я смогу уйти домой сразу же, как только
закончу программу?
– В ту же минуту, – заверил его Бороданков. –
Вот видите, домой все-таки хочется, а ведь только что говорили, что провели бы
здесь всю жизнь. Хорошо, с работой, я вижу, полный порядок. А самочувствие?
Что-нибудь беспокоит?
– Так, – Герман пожал плечами, – слабость
какая-то, но это ерунда, я вас уверяю. Это оттого, что я все время сижу, не
хожу совсем, не двигаюсь. Вернусь домой и сразу восстановлюсь, дело двух-трех
дней.
От врача не укрылось, что лоб Германа был покрыт испариной,
волосы прилипли ко лбу, хотя в комнате благодаря открытому окну было довольно
прохладно. Вокруг губ залегли синюшные тени. Он прав, подумал Бороданков, дело
двух-трех дней. А то и меньше.
– Как давно вы чувствуете слабость?
– Дня четыре, наверное. Может быть, пять.
Герман пожал плечами и радостно засмеялся.
– Я так много работаю, что все дни слились в один. Если
вы мне скажете, что я у вас уже целый месяц, я вам поверю.
– Так не годится, голубчик, – укоризненно покачал головой
Александр Иннокентьевич. – Даже самая продуктивная работа требует
перерывов. Отвлекаться, конечно, нельзя, это моя методика запрещает, а вот
спать нужно обязательно. Не забывайте, во сне мозг продолжает работать, и,
между прочим, намного лучше, чем когда вы бодрствуете. Вы целый день
заставляете его действовать в определенном направлении, которое вам самому
кажется правильным. Вы загружаете свой биологический компьютер информацией, а
потом начинаете указывать ему, как он должен эту информацию перерабатывать. Но
в ваших указаниях зачастую отсутствует логика, в них масса вкусовщины, начиная
с того, что вам лично глубоко неприятен какой-то ученый или специалист и
поэтому вы, сами того не замечая, избегаете подходов, которые этот специалист
предлагает, и кончая тем, что вы раздражены и вам нездоровится, оттого что вы
съели на обед что-то не то. А когда вы спите, все подобные глупости спят вместе
с вами, а мозг, нагруженный информацией и чистыми, не замутненными никакими
эмоциями теоретическими постулатами, работает четко и спокойно, в том темпе и
том режиме, который наиболее ему удобен. Ведь не случайно, когда вы пришли к
нам, отвлеклись от всего и успокоились, вам пришлось начать всю работу заново.
Ведь признайтесь, в последнее время дома вы почти не спали?
