Бросив бумаги на стол, она снова села за телефон и уже через
несколько минут разговаривала с одним из руководителей линейного отдела милиции
в аэропорту Шереметьево.
– Жорочка, ты меня сразу убивать будешь или погодишь
малость, пока я подарок привезу?
– О-о-о, Настасья, пропащая душа! – расхохотался
Георгий. – А мы тебя ждали, ждали, я народ целый час к столу не пускал,
думал, ты вот-вот подвалишь, а ты, поганая, так и не появилась. Чем оправдываться
будешь?
– Любовью, Жорик, чем же еще. Вечной моей любовью к
тебе. Я, честно, собиралась приехать, подарок купила, он до сих пор у меня в
сейфе булькает. Но не сложилось. Ты же знаешь нашу жизнь суматошную.
– Знаю, знаю. – Георгий и не думал обижаться, он
прекрасно знал, что оперативник своему времени не хозяин. – Чего
звонишь-то? В любви объясняться?
– Просьбу просить. Неприличную.
– Это интересно. Валяй, проси свою просьбу.
– Жора, я тебе перекину по факсу списочек, а ты проверь
рейсы на Вену с 10 по 13 сентября. Меня интересует, сколько фамилий из моего
списка улетело этими рейсами.
– Рейсы только на Вену или через Вену тоже?
– Тоже, конечно.
– И как скоро?
– Это и есть самая неприличная часть моей просьбы.
– Ну, ты пога-аная, – протянул Георгий. Это было
любимое его словечко, он заменял им массу других существующих в русском языке
прилагательных и произносил как-то по-особому, с фрикативным «г» и долгим
выразительным «а», из-за чего звучало оно ласково и вовсе не сердито.
Договорившись с Георгием, Настя сделала еще несколько
звонков и, воспользовавшись дружескими связями, попросила проверить лицензию
Тарадина и его разрешение на хранение и ношение оружия. «Вот так, Владимир
Антонович, – сказала она сама себе. – И я не буду с вами встречаться
раньше, чем получу ответы на мои запросы».
Ребята из лицензионно-разрешительной службы отзвонились
первыми и сообщили, что все в порядке: лицензия и разрешение на оружие
подлинные, оба документа выданы в феврале 1995 года в УВД того города, где
живет Денисов. Георгий из Шереметьева прорезался, когда было уже почти восемь
вечера.
– Ну что, Жорочка? – с нетерпением спросила Настя.
– Похоже, они все улетели. Тю-тю.
– Точно? Все до единого?
– Точно. Разными рейсами, в разные дни, но улетели все.
Во всяком случае в твоем списке нет ни одной фамилии, которая не попалась бы
мне в списке пассажиров. Имена и годы рождения совпадают.
– Спасибо тебе. Ты меня порадовал.
– Да ну? А я думал, ты огорчишься, что они все свалили.
Ну, бывай, Настасья, подарок мой никому не наливай, я днями сам заскочу, оказия
будет.
Повесив трубку, Настя почувствовала, что напряжение немного
отпустило ее. Пока все укладывается в ту легенду, которую ей выдал Денисов.
Частный детектив Тарадин и в самом деле собирается проверять людей, вылетавших
в определенный период в Вену. Но нельзя быть такой легковерной. А вдруг в Вену,
как в былые времена на подмосковную дачу, съезжались какие-то авторитеты и
воротилы? Вдруг они решили провести сходку-совещание-разборку-дележку в
комфортабельных европейских гостиницах? Надо проверить список еще раз. Пусть
его окинут опытным взглядом ребята из управления по борьбе с организованной
преступностью. И если не скажут, что все имена в этом списке им знакомы, тогда
все в порядке. Тогда, может быть, и вправду все дело в женщине, которую любил
Денисов и которую убили в Австрии.
Глава 6
Помещение кафедры не было приспособлено для проведения
заседаний, поэтому те, кто хотел провести время в более или менее комфортных
условиях, приходили пораньше и занимали удобные места. Удобными считались
стулья рядом со столами, где можно было вытащить бумаги и потихоньку заниматься
какой-то своей работой, делая вид, что внимательно слушаешь. Если сесть за стол
не удавалось, приходилось сидеть, как говорил Юрий Оборин, с голыми коленками.
Ни книжку положить, ни газету, ни тем более рукопись, над которой нужно
поработать. Многие преподаватели кафедры уголовного права во время таких
заседаний проверяли курсовые или дипломные работы – чего зря время терять.
Оборин пришел за двадцать минут до начала и успел занять
самый лучший стол у окна в углу. Он был аспирантом третьего года обучения и на
кафедре появлялся только в дни заседаний или когда назначалась встреча с
научным руководителем. Третий год аспирантуры был самым свободным. Если на
первом году нужно было три раза в неделю ходить на обязательные занятия по
философии, иностранному языку, социологии и еще целому ряду предметов, а на
втором на него сваливали самые «трудные» группы, в которых нужно было вести
семинарские и практические занятия, поскольку аспиранту полагалось отработать
педагогическую практику, то третий год целиком посвящался написанию
диссертации. Дергать аспирантов-третьегодков по пустякам считалось неприличным.
Почти вслед за Обориным на кафедре появилась доцент
Прохоренко, тучная немолодая женщина, обладавшая громовым голосом и несносным
характером.
– Юра! – обрадованно кинулась она к
Оборину. – Ну-ка быстренько посмотри эти работы, выступишь рецензентом.
Она положила перед ним несколько папок и швырнула сверху
бланки формализованных рецензий.
– Что это, Галина Ивановна?
– Это конкурсные работы студентов. У нас же ежегодно
проводится конкурс на лучшую студенческую научную работу, ты что, забыл? Мы эти
работы выдвигаем от кафедры на общефакультетский конкурс, а потом они идут на
межфакультетский тур, потом на межвузовский. Давай, Юра, давай, не спи,
просмотри их, заполни бланки, скажешь пару слов.
Читать студенческие работы Оборину не хотелось.
– Почему я? – угрюмо спросил он. – Больше
никого нет на кафедре?
– Не ты один, я всем распихала по пять-шесть работ.
Знаешь, сколько ребят по уголовному праву пишут? А меня Черненилов назначил
ответственной за кафедральный тур, ношусь теперь с этими работами как с писаной
торбой. Как будто мне больше всех надо! Там моих всего четыре человека, а я за
всех отвечай.
Юре хотелось, чтобы Галина Ивановна скорее умолкла, от ее
крика начинали вибрировать барабанные перепонки, поэтому он со вздохом
пододвинул к себе стопку работ и раскрыл первую. Народ постепенно начал
подтягиваться, комната заполнилась голосами, стало трудно сосредоточиться.
Наконец с опозданием на пятнадцать минут появился завкафедрой Черненилов,
молодой энергичный доктор наук, вечно занятый какими-то делами и ни разу никуда
не пришедший вовремя. Надо отдать ему должное, он всегда извинялся за
опоздания, и на свежего человека это еще могло произвести впечатление. После
третьего раза все начинали понимать, что извинения эти никоим образом не
свидетельствуют об уважении к тем, кого Черненилов вызвал на определенное время
и заставил ждать. Вариантов было всего два: машина застряла в пробке возле
кинотеатра «Ударник» или поезд метро остановился в тоннеле. При этом менялось
только время застревания – от двадцати минут до часу. Поскольку Черненилов
руководил кафедрой уже четвертый год, то на чей-нибудь глупый вопрос: «Где
шеф?» – обязательно следовал ответ: «Сидит в метро» или «Стоит в пробке». К
опозданиям все привыкли точно так же, как и к неискренним извинениям и лживым
объяснениям.
