– Спасибо, Юрий Анатольевич, – спокойно сказал
Черненилов. – Садитесь, пожалуйста. Что ж, уважаемые коллеги, вопрос
снимается с обсуждения как неподготовленный. Галина Ивановна, когда последний
срок представления работ на общефакультетский тур?
– Завтра, – пробормотала Прохоренко. –
Вообще-то сегодня, но мне под честное слово разрешили представить работы вместе
с рецензиями завтра утром.
– Так почему мы обсуждаем итоги кафедрального тура
только сегодня, а не неделю назад? В прошлую среду было заседание кафедры, о
конкурсе было известно еще два месяца назад, так почему вы, Галина Ивановна,
затянули до последнего срока? Когда вы раздали работы рецензентам?
– Две недели назад, – быстро ответила Прохоренко,
и по ее лицу было видно, что она врет.
– И нашим рецензентам понадобилось две недели, чтобы не
прочитать работы? Стыдно, коллеги. Мы не можем не участвовать в конкурсе, мы –
одна из ведущих кафедр. Кто из рецензентов прочел хотя бы одну работу от корки
до корки и может гарантировать мне, что она вполне приличная? Есть такие?
Ответом ему была тишина.
– Я повторяю свой вопрос: есть ли хоть одна работа,
которую мы можем с чистой совестью послать на конкурс? Юрий Анатольевич, вы,
кажется, прочли все работы. Вам такая попалась?
– Мне – нет, – ответил Оборин.
– Тогда я буду действовать административными
методами, – твердо заявил завкафедрой. – Сколько всего работ, Галина
Ивановна?
– Тридцать одна.
– Сколько у нас человек сейчас присутствует?
Двенадцать? Прекрасно. Галина Ивановна, раздайте работы всем, кроме Оборина, и
никто отсюда не уйдет, пока все они не будут прочитаны. И имейте в виду, за
положительную рецензию каждый из вас будет отвечать лично. Если вы
порекомендуете на конкурс работу, в которой окажется что-либо подобное тому,
что нам только что процитировал Юрий Анатольевич, я буду ставить вопрос о
служебном соответствии. Об ответственности научных руководителей за эту халтуру
мы поговорим отдельно.
Черненилов поднялся и пошел к двери, сделав Оборину знак
идти вместе с ним. Юрий пробирался между столами, чувствуя ненавидящие взгляды
членов кафедры. Понятно, у них были свои планы, всем им нужно куда-то бежать, а
теперь они будут сидеть и читать эту бездарную муть, выискивая работы
поприличнее и боясь пропустить какой-нибудь ляпсус.
Следом за заведующим Юрий вышел в коридор. Черненилов, не
оборачиваясь, дошел до своего кабинета, отпер дверь и пропустил Оборина вперед.
– Зачем ты это устроил? – яростно зашипел он,
когда они оказались в кабинете. – Ты соображаешь, что творишь? Ты что, не
мог подойти ко мне раньше и сказать об этом? Зачем было устраивать склоку на
заседании?
– Раньше не мог, – спокойно ответил Юрий. – Я
получил от Прохоренко работы за пятнадцать минут до начала заседания. А если бы
промолчал, работы завтра утром ушли бы на факультетский тур. Вы представляете,
какой позор будет, если в конкурсной комиссии найдется хоть один добросовестный
человек?
– Прохоренко сказала, что раздала работы рецензентам
две недели назад, – заметил Черненилов.
– Это неправда.
– Вот старая корова! – в сердцах воскликнул
завкафедрой. – Так и знал, что рано или поздно она меня подставит. Но
ты-то, ты-то зачем в это полез? Тебе что, больше всех нужно?
– Не люблю, когда меня держат за идиота. Не люблю
участвовать в коллективной липе. И вас жалко, Валерий Борисович. Вы привыкли
ничего не проверять и всем верить на слово, а они привыкли вас обманывать. Из
года в год кафедра представляет на конкурс черт знает что, и вас до сих пор
спасало только то, что и в факультетской комиссии сидят такие же бездельники и
халтурщики. Но ведь рано или поздно можно нарваться на идиота вроде меня,
который окажется в этой комиссии. Спрашивать-то будут не с Прохоренко, которая
сто лет никому не нужна, а с вас, молодого руководителя. Быть доцентом и ходить
в аудиторию каждый день никто не хочет, а занять ваше место желающие всегда
найдутся.
– Все, что ты говоришь, – правильно, –
усмехнулся Черненилов. – Но неверно. Что мою репутацию бережешь – спасибо.
А скандал устроил зря. Если разговоры пойдут дальше нашей кафедры, декан может
затеять внеочередную аттестацию. И первым пострадает профессор Лейкин, потому
что ты его назвал публично, и те, кто начнет пересказывать, тоже его упоминать
будут. У этого, с хроническим алкоголизмом, кто научный руководитель? Что ж ты
его тоже за компанию не назвал? А так одного Лейкина будут мусолить.
– У хронического алкоголизма научный руководитель – вы,
Валерий Борисович. Я должен был об этом сказать на кафедре?
– Не должен, не должен, – раздраженно откликнулся
Черненилов. – Но и Лейкина трогать не нужно, нельзя. Он старый больной
человек, болеет по девять месяцев в году, заслуженный ученый, мы на его
учебниках выросли. Да, он не ходит в аудиторию, не читает лекций, проку от него
никакого, но имя! Он лауреат Государственной премии за научную работу в области
уголовного права, а ты знаешь, сколько юристов имеют это звание? Пять! Всего
пять! И один из них работает у нас. Мы с него пылинки сдувать должны, а не
обливать помоями по мелочам. Понял?
Конечно, Оборин все отлично понял. Старый профессор Лейкин
был для Черненилова своего рода гарантией. Близкий друг Валерия Борисовича в
течение года должен был защитить докторскую, и Черненилов планировал взять его
на кафедру профессором. Для этого нужно было продержать на профессорской
должности Лейкина еще год, потом быстро отпустить на пенсию и тут же занять
место новоиспеченным доктором. Если Лейкин уйдет раньше, чем защитится друг
Черненилова, то за свободную ставку начнется борьба. Тут же найдутся
руководители, стремящиеся пристроить на должность профессора своих знакомых и
родственников. А если долго упираться и говорить, что все предлагаемые
кандидаты ему, Черненилову, не подходят, то ставку вообще могут отобрать и
передать на другую кафедру, где у заведующего есть реальные кандидаты на
должность профессора. Вообще свободная ставка профессора нужна всем. В
последнее время в политическую деятельность ударилось великое множество
докторов наук, которые наряду с основной парламентской активностью охотно
подрабатывают почасовиками и полставочниками в разных вузах. Так что свободная
ставка, на которую строптивый Черненилов никак не может подобрать подходящего
профессора, станет яблоком раздора. Тут же к декану помчатся с кафедры
международного права, да и с гражданского права тоже, с криком, дескать,
давайте отберем у «уголовников» вакантную должность и разделим между нашими
почетными полставочниками. Нет, допускать этого Валерий Борисович Черненилов не
намерен. Он должен продержать на кафедре старика Лейкина вплоть до защиты
своего приятеля. Но для этого нужно, чтобы на неработающего профессора по
крайней мере не покатили бочку раньше времени. Чуть что – декан возьмет
сведения о нагрузке, и окажется, что у Лейкина за весь прошлый год нет ни
одного реального лекционного часа. В расписание его ставят, а в аудиторию идут
другие, потому что Лейкин то болеет, то долечивается. Лекции за него читают
профессора и доценты, они же пишут все фондовые лекции, которые по плану
числятся за Лейкиным, а за них, в свою очередь, семинарские занятия и прочую
«непрофессорскую» нагрузку тащат на себе преподаватели и аспиранты. Юрий
помнил, что в прошлом году объем педагогической практики у него оказался в два
раза больше нормы и на диссертацию времени совсем не оставалось. Он знал, что
«перегрузка» часов и групп вызвана постоянными заменами Лейкина, и злился из-за
того, что катастрофически не успевает заниматься собственной научной работой.
