А вот на втором этапе Оборину в голову должна прийти
гениальная идея. И она уже знала, какой эта идея должна быть.
Но в одном она сказала правду: ей и в самом деле пришлось
солгать мужу, будто она едет к приятельнице на дачу и, если заболтается
допоздна, возвращаться вечером уже не будет. Александр Иннокентьевич отнесся к
этому совершенно спокойно, он был уверен, что если Ольга ждала его столько лет,
то попусту рисковать своим семейным благополучием не станет. Иначе зачем были
все эти жертвы? И потом, впереди их ждет такая жизнь, что было бы
непростительной глупостью сейчас поставить их брак на грань развода. Нет,
доктор Бороданков был достаточно трезвомыслящим человеком, чтобы не впадать в
грех ревности. Единственный мужчина из окружения Ольги, вызывавший у него
опасения, – Шоринов. Во-первых, он финансирует проект и, когда препарат
будет готов, начнет получать невероятные прибыли, не уступая по степени богатства
самому Бороданкову. А во-вторых, он был когда-то любовником Ольги, но это она
так говорит. А что, если они не прервали отношений до сих пор? Не затевают ли
они вместе какую-нибудь комбинацию, чтобы потом оставить его, Бороданкова, с
носом?
Александр Иннокентьевич никогда не говорил жене об этом
открытым текстом, но Ольга Решина знала, что он думает именно так. Она хорошо
изучила своего супруга и ход его мыслей могла предсказывать на неделю вперед. И
потом, она видела тень недовольства, которая каждый раз омрачала лицо
Бороданкова, когда она разговаривала с Шориновым по телефону, а тем более когда
собиралась на встречу с ним.
Но, как бы там ни было, будить в муже ревность ни в коем
случае нельзя. Как знать, вдруг взбрыкнет. Ведь тогда Ольга останется у
разбитого корыта. У Шоринова молоденькая любовница, и если он и решится на
развод, то уж точно не ради нее, Ольги. Бороданков завоюет мировую славу и
уедет на постоянное жительство за границу. Шоринов будет грести деньги на
эксклюзивном производстве бальзама. А она?
Нет, рисковать нельзя. Поэтому ни о каком Оборине ее муж
знать не должен. А когда узнает, то это будет уже совсем другая песня…
* * *
Ночь Настя Каменская провела без сна. Снова и снова в голове
ее возникал приятный баритон, который она хотела бы никогда больше не слышать.
Снова и снова вспоминала она осень девяносто третьего года, два года назад,
когда впервые услышала этот голос. Тогда он подчинил ее себе, заставил взять
больничный, сидеть безвылазно дома и временно устраниться от работы по
раскрытию убийства никому не нужной алкоголички Вики Ереминой. Она сделала так,
как он велел, но сумела собраться, сосредоточиться и, заручившись помощью и
поддержкой своего начальника полковника Гордеева, внесла смуту в ряды
противников, перессорила их и разрушила, не выходя из квартиры, всю их
хитроумную постройку. Тогда они потеряли двух человек. Один погиб, другой
остался инвалидом и комиссовался. Но то было тогда… А что ему нужно сейчас?
Он ничего не требовал, не угрожал, не ставил никаких
условий. Он просто поинтересовался ее самочувствием. Напомнил о себе. Зачем?
Почему именно сейчас? Неужели Тарадин?
Этот человек, имени которого Настя не знала, позвонил как
раз тогда, когда Тарадин засветился в «Лозанне» и, отсидев больше суток в
камере для задержанных, пришел к ней домой. Выходит, его отслеживали из
отделения милиции и довели до Настиного дома. Но что они хотят? Зачем она им?
Несмотря на взвинченность и нервозность, она принялась по
обыкновению просчитывать варианты – это всегда ее успокаивало. Вариант первый:
человек с приятным баритоном является представителем тех людей, которые
замешаны в убийстве любовницы Денисова. И если он позвонил именно сейчас,
значит, Тарадин подошел к ним слишком близко.
Вариант второй: этот человек не имеет ничего общего с
убийцами Лилианы Кнепке. Тогда кто он? Для чего звонит ей? Ответ очевиден и
крайне неприятен. Это человек самого Денисова. Эдуард Петрович достаточно
проницателен, чтобы понимать: она, Настя, боится оказаться повязанной с ним. А
использовать ее ему нужно. И сейчас он пытается сломать ее руками человека с
приятным баритоном, а потом заставить работать на себя опять же через него. Она
и знать не будет, что выполняет задания Эдуарда Петровича. Денисов, услышав ее
лишенный энтузиазма голос по телефону, понял, что она отнюдь не рада его
просьбе, и решил использовать объективно сложившуюся ситуацию с Тарадиным и
поисками убийцы для того, чтобы сделать Настю своим послушным орудием. Вот это
уже совсем плохо. О том, что неведомая контора имеет длинные руки, недреманное
всевидящее око и своих людей во всех правоохранительных органах, Настя узнала
еще два года назад. О чем-то догадалась сама, а об остальном ей рассказал
Володя Ларцев, которого контора шантажировала дочерью и в конце концов похитила
девочку. И если к такой сильной организации сейчас присоединился сам Денисов,
то головы Насте Каменской не сносить, это уж к гадалке не ходи.
Хмурая, невыспавшаяся и вялая, она с трудом поднялась с
постели, стараясь не разбудить Лешу, долго стояла под душем, чтобы хоть немного
взбодриться, влила в себя две чашки горячего крепкого кофе и поплелась на
работу. Чем ближе подходила она к зданию на Петровке, тем больше крепла в ней
решимость немедленно поговорить с Гордеевым. Если помощь Тарадину можно было
оказывать партизанскими методами, то теперь ситуация повернулась так, что
скрывать ничего нельзя. Выйдет только хуже.
Войдя в кабинет, она торопливо скинула куртку и позвонила по
внутреннему телефону Гордееву.
– Заходи, – разрешил полковник.
Небольшого росточка, круглый, с блестящей необъятной
лысиной, он меньше всего походил на великого сыщика и грозу преступного мира,
зато внешне полностью соответствовал прозвищу Колобок, которое тянулось за ним
с незапамятных времен. В это утро он, в отличие от Насти, пребывал в хорошем
расположении духа и даже что-то напевал.
– Что у тебя, Стасенька?
– Беда, – бухнула она прямо с порога.
– Ну уж так и беда! – весело улыбнулся Виктор
Алексеевич. – Что, прямо с самого утра?
– Нет, со вчерашнего вечера, – ответила она
серьезно. – Виктор Алексеевич, похоже, меня опять контора достала.
– Какая контора? – не понял полковник.
– Та же, что и два года назад. Та, на которой Ларцев
сломался.
Гордеев снял очки, швырнул их на разложенные на столе
бумаги, поднялся и медленно подошел к окну. Какое-то время он стоял спиной к
Насте, и она пыталась угадать, какое у него сейчас выражение лица. Злое?
Растерянное? Задумчивое? Наконец он повернулся и снова сел за свой стол.
– Так, – произнес он.
Настя ждала продолжения, но Гордеев опять умолк. Он сидел
неподвижно, как каменное изваяние, сложив руки перед собой точно так же, как
держит их один известный политический деятель на рекламном плакате «Если дорог
тебе твой дом». Смотрел он при этом не на Настю, а на стену поверх ее головы.
Потом он перевел взгляд на наручные часы.
