Миновали летние каникулы, осенью она пошла на третий курс и
исправно продолжала посещать научный кружок при кафедре психиатрии. В начале
октября она напустила на себя вселенскую скорбь, перестала улыбаться,
периодически подносила к глазам платочек, промакивая несуществующие слезы.
Разумеется, от взгляда доцента Бороданкова это не укрылось.
– Что с вами, Оля? – как-то раз спросил он. –
У вас что-нибудь случилось? Вы прямо на себя не похожи.
– Ничего у меня не случилось, – ответила она
хмуро, пряча глаза. – Просто противно все. Тоска такая… Хоть вешайся.
– На личном фронте беда? – вежливо поинтересовался
доцент.
– На личном фронте? – Она подняла глаза и
изобразила изумление. – Нет, на личном фронте у меня бед не бывает. Там у
меня все в порядке. Просто… Не знаю, как сказать. Надоело мне все. Серость,
скука, однообразие, и никакого просвета.
– А хотите, снова устроим праздник? – внезапно
предложил Бороданков.
Впрочем, это ему так казалось, что он сам предложил, да еще
и внезапно. Ольга аккуратно подвела его к этому предложению, нацепив на крючок
яркую приманку благотворительности.
– Вам снова нужны материалы? – грустно спросила
она.
– Нет-нет, Оля, мне ничего не нужно. Но помните, вы
говорили, что праздники – единственное, что еще осталось ценного в нашей жизни.
Знаете, я сейчас понял, что вы абсолютно правы. Жизнь у нас серая, скучная,
однообразная, и нам обязательно нужно устраивать маленькие праздники, чтобы не
сойти с ума. Так как, вы согласны?
– Согласна, – равнодушно бросила она. –
Давайте попробуем.
Второй праздник получился даже лучше первого. Ольга сказала,
что в ресторан она не хочет, лучше сама приготовит что-нибудь изысканное. Они
сели в машину Бороданкова, поехали на Центральный рынок и там изображали
супругов-миллионеров, покупающих все самое дорогое, не спрашивая цену, не
торгуясь и не жалея денег. Набив сумки продуктами, они двинулись к выходу, и
тут Александр Иннокентьевич сделал еще один жест – купил охапку темно-бордовых
роз на длинных толстых стеблях.
У него дома Ольга разделась, сняла свой элегантный костюм и
попросила дать ей какую-нибудь старую рубашку. В этой рубашке, которая стала
еще короче после того, как поверх нее был повязан фартук, Ольга и щеголяла на
кухне, сверкая крепкими гладкими коленками и иногда мелькающим кружевом
трусиков. Александр Иннокентьевич с удовольствием наблюдал за ней, они много
шутили, хохотали, хором подпевали доносящимся из включенного телевизора
популярным песенкам, иногда даже принимаясь танцевать с ножами и пучками зелени
в руках. Воодушевленный легкостью и эмоциональным подъемом, Бороданков дважды
за то время, пока готовился праздничный стол, «прикладывался» к Ольгиному
упругому телу прямо здесь же, на кухне, среди нарезанных овощей и под
аккомпанемент шипящего на сковороде мяса. Ему ужасно нравилось, что девушка
моментально реагировала на его ласки, забывала о готовке и отдавалась ему
страстно и изобретательно, а потом так же мгновенно переключалась на
приготовление блюд, по-прежнему называя его Александром Иннокентьевичем и ничем
не выдавая своего отношения к только что случившемуся. Она только ласково
говорила:
– Это было потрясающе!
И тут же спрашивала:
– Вы как к острому относитесь? Противопоказаний нет?
Праздновать они начали в пятницу вечером, и к вечеру
воскресенья Бороданков чувствовал себя так, будто съездил на Канарские острова.
Институт и кафедра казались далекими и ненужными, проблемы исчезали сами собой,
ему было легко и весело. Он действительно успел за два с половиной дня
полностью отключиться и отдохнуть.
В понедельник начались будни, и снова он видел Ольгу только
случайно, сталкиваясь с ней лишь в коридоре и иногда на кафедре. Накануне
Нового года Александр Иннокентьевич неожиданно решил найти Ольгу.
– А не устроить ли нам праздник? – спросил он,
почему-то оробев и просительно заглядывая ей в глаза.
Она поняла, что он попался. Он сидел на крючке так плотно,
что теперь можно было не беспокоиться. Не сорвется. Она придумала для него
наркотик, от которого доцент Бороданков уже не сможет отказаться. Весь вопрос
только в том, собирается ли он и дальше использовать ее в качестве
«женщины-праздника» или все-таки решится превратить праздники в повседневность.
Итак, первые три этапа плана Оля Решина осуществила успешно.
На реализацию четвертого этапа у нее ушло почти четыре года. Но она своего
все-таки добилась. За эти четыре года Александр Иннокентьевич защитил
докторскую диссертацию, сама она успешно закончила институт и училась в
ординатуре. Дважды она старым проверенным способом добывала ему зарубежные
материалы для докторской и после этого изображала немыслимые страдания, а
Бороданков, чувствуя себя виноватым должником, увозил ее на недельку
куда-нибудь проветриться. Во время таких поездок приходилось общаться с разными
людьми, которые принимали их за супругов, и Ольга делала все возможное, чтобы в
ее адрес говорилось как можно больше комплиментов. Она была сама любезность и
обаяние, эрудиция и тонкий юмор. В конце концов Александр Иннокентьевич,
привыкший жить одиноко и вольготно, осторожно спросил ее:
– Оля, мы столько лет близки, а ты ни разу не забеременела.
У тебя с этим проблемы?
Она была достаточно умна, чтобы понять, что Бороданков
привык жить без хлопот и не хочет их и в будущем. Она сделала за эти семь лет
два аборта, но знать ему об этом тогда не полагалось, а теперь было самое
время.
– Я беременела дважды от тебя, – призналась
она. – После второго аборта мне сказали, что детей у меня уже не будет.
Это обстоятельство решило все. Александр Иннокентьевич
немедленно сделал ей предложение, которое было принято без долгих раздумий,
спокойно и по-деловому. Ольга Решина в последний раз спросила себя, а так ли уж
ей нужно быть женой Бороданкова, и получила утвердительный ответ. Если сначала
задача выглядела как «студентке выйти замуж за доцента», то в процессе ее
решения ситуация несколько видоизменилась. Во-первых, Александр Иннокентьевич
стал доктором наук и вот-вот должен был стать профессором, а сама Ольга из
студенток доросла до врача-ординатора, которому прочили блестящее будущее, и в
покровительстве кафедры она уже почти не нуждалась. Во всяком случае ей
делались весьма и весьма лестные предложения из хороших клиник. А во-вторых, за
семь долгих лет она так привязалась к Александру Иннокентьевичу, что это больше
походило на любовь, а не на расчет. В перерывах между «праздниками» она
встречалась с другими мужчинами, но делала это более «для порядка», нежели по
необходимости и желанию. Мужчины были нужны ей для того, чтобы не чувствовать,
что весь мир сосредоточен вокруг неподатливого доцента. Она твердо знала, что
если позволить этому чувству завладеть собой, то ее поведение неизбежно
окажется требовательным и навязчивым, а это может отпугнуть Бороданкова, и он
сорвется с любовно сконструированного крючка. Наличие любовников позволяло ей
без нетерпенья во взгляде и без раздражения ждать, пока Александр Иннокентьевич
созреет для очередного «праздника». А созревал он примерно раз в два месяца.
