– А ты скажи ему, что силком заставляешь себя все
съедать, потому что понимаешь, как важно для поддержания сил нормально
питаться. Мол, давишься, мучаешься, но ешь. Понял? И физиономию делай кислую.
– Как скажешь.
– Все, дружок, я ухожу, у меня работы много. Увидимся в
обед. Бороданков с трех до пяти уйдет в центральный корпус на консультацию,
тогда я прибегу к тебе на часок. Договорились?
Оборин попытался было снова обнять ее, но она ловко
увернулась, чмокнула его в щеку и закрыла за собой дверь палаты. Оказавшись
снова в коридоре, она сунула ключ от двери Оборина в карман халатика и быстро
прошла в комнату, где была устроена лаборатория фармацевтов.
– Леня, какой состав давали юристу? – спросила она
маленького круглоголового очень смуглого человека.
– Сейчас посмотрю, – откликнулся он, отрываясь от
какого-то хитрого прибора и доставая с полки толстый журнал.
– Так, юрист… Юрист… – бормотал он, листая
страницы. – Вот, юрист, двадцать девять лет, жалоб нет, хронические
заболевания отрицает. Этот?
– Этот, этот.
– Первый день – сорок второй вариант, начиная со
второго дня – сорок четвертый.
– А сорок третий?
– На сорок третьем у нас поэт. Александр Иннокентьевич
сказал, что, если сорок четвертый у юриста не пойдет, давать поэту сорок пятый,
режиссеру сорок шестой, юристу сорок седьмой.
– Хорошо, Леня, я поняла.
– А в чем дело, Ольга Борисовна? Что-нибудь не так?
– Нет-нет, все в порядке. Просто юрист в прошлый раз
жаловался на недомогание, и я подумала, что ему давали какой-то совсем
неудачный вариант.
Она вернулась в комнату медсестер и заперлась изнутри. Ей
нужно было подумать.
Значит, у Саши получилось. Он сделал-таки этот препарат.
Сорок четвертый вариант лакреола не давал никаких неблагоприятных побочных
эффектов, не заставлял сердечную мышцу и сосуды головного мозга изнашиваться с
катастрофической скоростью. Он добился своего.
Но Юрий Оборин должен умереть, не выходя отсюда. Это даже не
обсуждается. А умереть он может только в том случае, если будет три раза в день
пить старую микстуру. Ему нельзя давать сорок четвертый вариант. И никому
нельзя. Пока. Для этого необходимо, чтобы Саша не узнал о том, что у него все
получилось.
* * *
Настя совсем завязла в текущих делах. Как назло, в начале
октября посыпались одно за другим изнасилования с убийствами. Ей был знаком
этот раннеосенний феномен: мальчики пятнадцати-шестнадцати лет возвращались в
Москву после каникул. Весь год они сидели в классе с девочками-ровесницами,
которые привыкли не воспринимать их всерьез, потом «отрывались» и начинали
общаться с совсем другими девочками, в том числе и постарше, для которых были
чужими и непривычными, а значит, воспринимаемыми достаточно серьезно. С этими
девочками приобретался определенный сексуальный опыт, мальчики возвращались в
свой класс, к своим ровесницам, обогащенные новым стереотипом поведения и
новыми знаниями, и тут же кидались во все тяжкие доказывать одноклассницам и
подружкам по двору, какие они теперь взрослые и крутые. Процесс доказывания
сводился преимущественно к сексуальным посягательствам и дракам. Били мальчиков,
которые нравились девочкам, били самих девочек, которые позволяли кое-что до
определенного предела, а потом испуганно просили остановиться. Ну и убивали,
конечно.
Днем ей пришлось поехать в отделение милиции в Южный округ,
где произошло сразу три «малолеточных» изнасилования. Нужный ей кабинет
оказался заперт, но характер доносившихся из-за двери шумов не оставлял никаких
сомнений по поводу того, что там происходило. Шла банальная пьянка, причем
посреди бела дня. Настя не стала стучать, зашла в соседний кабинет и позвонила
гуляющим сыщикам по телефону.
– Что у вас за праздник? – спросила она
недовольно, понимая, что потеряла время напрасно. Никакой работы сейчас не
будет.
– Стукалкину вчера четырнадцать лет исполнилось, –
объяснил ей оперативник, к которому она приехала.
– Да, это повод, – не могла не согласиться
она. – Но я, к сожалению, уже приехала. Как поступим?
– Присоединяйся, – предложил ей хозяин запертого
кабинета. – Я сейчас открою.
– Ну открывай, – вздохнула Настя.
Жора Стукалкин был многолетней головной болью всего
отделения. Только за последний год на него было оформлено двенадцать материалов
об отказе в возбуждении уголовного дела. Он постоянно воровал, грабил
подростков помладше, участвовал в драках, но привлечь его к ответственности до
достижения четырнадцати лет было нельзя по закону. Преступление раскрывалось,
на это тратились силы и время, а потом следователь выносил постановление об
отказе в возбуждении уголовного дела в связи с недостижением виновным возраста
уголовной ответственности. Но сам Стукалкин – это еще полбеды. Самое неприятное
заключалось в потерпевших, которых он ухитрялся обворовать. Они постоянно
обивали пороги в отделении, требуя вернуть украденное и наказать виновного, они
не желали мириться с тем, что Жорик уже все съел, выпил, продал, проиграл в
зале игровых автоматов и взыскать ущерб с него лично как с малолетки нельзя, а
пытаться брать за жабры его непутевых алкашей-родителей бесполезно. Потерпевшие
кричали на работников милиции, топали ногами, а некоторые даже плакали и
ограничения, установленные уголовным законом, воспринимали не иначе как пустую
отговорку, спрятавшись за которую ленивые милиционеры просто не хотят ничего
делать. Если раньше таких чудных деток отправляли в спецшколы, то теперь этим
заниматься никто не хотел. Много бумаг, много возни, но в то же время еще
больше работы по другим делам, связанным с более опасными преступниками, а
людей, наоборот, мало. Раньше неблагополучными детьми занимались хотя бы
комиссии по делам несовершеннолетних, которые были при исполкомах. А где они
ныне? Школы тоже трудных подростков отторгают, переходят на престижное лицейное
образование, где учиться могут только лучшие, иными словами – достаточно
способные и имеющие родителей, которые в состоянии платить за обучение. А худшие
оказались никому не нужны. Поэтому симпатяга Жорик Стукалкин терроризировал все
отделение. Недели не проходило, чтобы он не попался на очередном подвиге.
– Вот пусть только попадется! – с грозной
решимостью повторял огромный мускулистый капитан, поднимая рюмку. – Вот в
первый же раз, как он мне попадется, я его упеку на максимальный срок в
колонию. Господи, какое счастье, что теперь можно его в суд отправить! Давайте
выпьем, ребята!
– Мечтатель ты, – грустно сказала женщина лет
тридцати с усталым измученным лицом и сильно накрашенными глазами. – Суды
теперь добрые и демократичные, они детишек любят и жалеют, особенно если у них
родители пьющие. Не будет тебе никакой колонии. Дадут ему какую-нибудь ерунду
условно и снова на мою шею повесят. Что в лоб, что по лбу.
Настя поняла, что женщина работала в службе по
предупреждению правонарушений несовершеннолетних.
