– Ну-у-у-у, смотри.
– Смотрю, Санечка, смотрю. Во все глаза смотрю…
– Смотри-смотри, – поджимала губы тетя Шура.
После беседы с соседкой в голове Антонины Ивановны шевелились дурные мысли: а может, Санечка-то права? А может, тонет ее Катька, и надо спасать ребенка? И чему она у этой Батыревой-то научится, кроме как задницей вилять? «Тоже полезно», – выскакивала откуда-то шальная мысль и тут же улетучивалась. И вообще, возмущалась Самохвалова факту вторжения на свою территорию незваных гостей: пусть за своей дочерью смотрит. А за своей уж я сама. Надо эту Женьку Еве показать. У нее глаз наметанный: сколько она всяких аферисток видела, тут же раскусит, что почем.
В квартиру влетела счастливая Катька, щелкнула замком портфеля и выложила перед матерью потрепанную книжку:
– Читала?
– Эрих Мария Ремарк, – вслух произнесла Антонина Ивановна. – «Три товарища». Ну и что?
– Женька дала почитать.
– Музыкой лучше занимайся – совсем забросила. К инструменту не прикасаешься. Как экзамены-то сдавать будешь?
– Нормально, – пообещала девочка и прижала книгу к груди. – Женька говорит, обязательно прочитай, все приличные люди читают Ремарка.
– Лучше бы ты Пушкина прочитала…
– Я прочитала. Это для души.
Антонина Ивановна чуть не поперхнулась от неожиданности:
– Не рано тебе о душе-то думать?
– Не рано, – заявила Катька. – Потому что в человеке все должно быть прекрасно: и одежда, и душа, и мысли.
– Вот и оденься, как положено. – Мать покосилась на задравшийся подол школьного платья. – И вообще, сними эту пакость. Смотреть стыдно. Люди вон уже говорят.
Катька сникла: уж что-что, а подрезать на лету ее мать умела виртуозно.
До Ремарка в этот вечер не дошло: переполненная впечатлениями девочка свалилась замертво. Утром ее разбудила опухшая от слез Антонина Ивановна.
– Ма-а-м, ты чего? – напугалась Катерина.
– Ничего, – буркнула та. – Прочитала.
– И как?
– Жуть, – заявила Антонина Ивановна и громко захлюпала. – Рано тебе еще.
Катька вскочила с постели и заголосила что есть мочи:
– Не рано! Не рано! Не рано! Женька же прочитала!
– Твоя Женька разве что хорошее прочитает?! – засомневалась Самохвалова, а потом внешне безэмоционально добавила: – Скажи своей Женьке, пусть еще принесет. Если есть…
До Ремарка Катя Самохвалова добралась только неделю спустя. Все это время книга разбухала от горючих слез Главной Подруги Семьи Евы Соломоновны Шенкель, настоятельно советовавшей Антонине Ивановне не ограничивать девочку в чтении классики, ибо такая классика есть воспитание души.
– Поверь мне, Тоня… – завершила разговор с подругой Ева Соломоновна и повесила трубку.
– Читай, – разрешила Самохвалова измученной ожиданием дочери.
* * *
Пашкова называет меня «Катюня» и думает, я, дура такая, не понимаю, что ей надо. Контрольные вовсю идут гороновские. Вот и вся любовь.
Ленка нормальная. Только грубая очень. И несчастная. Ей какой-то сапог прислали. Из армии. Там у нее парень. Она говорит, это письмо – «топчу тебя сапогом», то есть ты мне не нужна, потому что изменила. Мама не верит, что у Пашковой парень в армии. Я тоже не верю, но письмо видела. Правда – сапог. Хотя… Женька тоже не верит. Смеется: «черная метка какая-то»! Говорит, сама нарисовала. Ей-то что?! У нее – любовь. А я вот Пашкову понимаю! Мне тоже Андрей изменил. С этой дурой… Ну и ладно. Сколько их еще будет, сказала мама. А первая любовь – всегда несчастная, еще Пушкин говорил или Тургенев. Не помню точно… Зато вторая уже – нормальная. Как у людей…
У всех нормальных людей что-то с кем-то было. Тетя Шура носилась из подъезда в подъезд и кляла свою Ирку на чем свет стоит, потому что экзамены впереди, а у нее – «шашни напропалую». И с кем? Сказать стыдно. С мужиком.
– Дождалась… – рыдала она у Самохваловых по нескольку раз на дню.
– Откуда мужик-то? – интересовалась Антонина Ивановна, протягивая Санечке стакан воды.
– Разве ж она скажет?! – убивалась Главная Соседка и обещала прибить дочь, чтоб перед людьми не было стыдно.
– Бывает… – философски рассуждала Антонина и радовалась, что Катька в последнюю неделю целыми днями сидит дома – на улицу не выгонишь. Читает.
– Вот смотри на меня, Тоня, – всхлипывала тетя Шура и вытирала нос. – Смотри и помни: не успеешь оглянуться, как твоя тебе скажет: «Тебя не спросила!».
Катька высовывала голову из-за двери и корчила матери рожи, показывая, что больше не может слышать гневный монолог обманутой соседки.
– Закрой дверь! – сердилась Антонина и махала рукой.
Девочка послушно исчезала в дверном проеме, а Самохвалова терпеливо продолжала успокаивать безутешную Санечку.
– Главное, чтоб детей не было, – говорила Антонина Ивановна, присоединившись к соседскому горю.
– Дете-э-э-эй? – изумлялась тетя Шура и входила в новый виток рыданий. – Господи, Тоня, ты думаешь, она того?
– Ничего я не думаю, – отказывалась от своих слов Самохвалова, а про себя именно так и думала.
Каждый день за стенкой Катька слышала Иркины вопли и тети-Шурин визг. Его было так много, что девочка периодически затыкала уши, а потом жаловалась матери.
– Господи, Катька, – в сердцах заявляла Антонина. – Хоть бы у тебя детей не было. Видишь, сколько с вами проблем. Никакой жизни.
– А я-то тут при чем? – возмущалась девочка. – Я, что ли, замуж собралась?
– Только попробуй! – грозила ей Антонина. – Прокляну.
Услышав подобные речи подруги, Ева Соломоновна взвилась в воздух и просто увеличилась в размерах, раздувшись от негодования.
– С ума сошла, Тоня! Разве можно ребенку такие вещи говорить?
– Много ты понимаешь, Ева, – не сдавалась Антонина Ивановна. – Сидишь у себя в конторе, бумажки перекладываешь и думаешь, что все так же.
– Я такого не говорила, – возразила нотариус Шенкель. – А вдруг это любовь?
– Чего-о-о-о? – изумилась Самохвалова. – Какая такая любовь?
Катька с интересом посмотрела на Еву Соломоновну. А та, поймав на себе пристальный взгляд девочки, расправила плечи и повторила:
– Обыкновенная.
– Ну-у-у знаешь… – выдохнула Антонина.
– Знаю, – приняла эстафету Ева и отказалась сдаваться.
Спорили до хрипоты. Пока вновь не заявилась тетя Шура.
– Ну что?
– Ничего. Заперла и ключи забрала.
– Правильно, – поддержала ее Антонина и строго посмотрела на Еву.
