В Гибралтаре, сидя в тряской коляске, Фелисити долго ехала по запутанному лабиринту обнесенных высокими стенами улочек, мимо испанского рынка, где все покупали финики и гранаты, потом прошлась по песчаному берегу у подножия серого массива Скалы. Она гуляла между розами и вербенами Садов Аламеды, пила крепкий черный кофе на бульваре. И там же отправила свое первое письмо.
Гибралтар, 1854
Милая Адела,
Моя соседка по каюте, мисс Стич, направляется в Индию, чтобы выйти замуж за военного, с которым когда-то познакомилась. Она, в общем-то, неплохая, если бы не ее непоколебимая нравственность и навязчивая аккуратность. Голосом умирающей она просит меня позаботиться о том, чтобы мои личные вещи находились всегда на моей половине каюты, и спрашивает, не могла бы я предоставлять ей каюту на один час каждое утро, дабы она могла посвятить этот час своим уединенным молитвам. Глядя на нее, начинаешь думать, что стоило бы предупредить жениха.
И конечно, тут весь Рыболовецкий Флот — озабоченные и не такие уж юные особы, представляющие себе песчаный берег, окаймленный кокосовыми пальмами и заполненный соответствующими пейзажу мужчинами. Бедняжки. Есть еще горячий молодой махараджа — совершенный красавец — с великолепным произношением, у него, по слухам, где-то в самых недрах нашего корабля скрыта целая армия слуг, которые крахмалят ему воротнички и готовят его любимые блюда. «Рыбачки» удостаивают его разве что легким кивком. А вот мне кажется, что быть женой махараджи — его махарани — куда интереснее, чем прожить жизнь мемсаиб, как моя мать, которая тратит все силы на оборону от подступающей со всех сторон Индии.
Самая представительная пассажирка на нашем корабле — жена военного, бурра мем. Из всей здешней компании она замужем за офицером самого высокого звания. Жены офицеров более низкого ранга относятся к ней с большим почтением. Высокая, плотная, с завитыми волосами серо-стального цвета и начальственной осанкой. Где бы она ни расположилась, вокруг нее сразу создается особое, напитанное священным трепетом пространство, а остальные жены офицеров кружат возле нее, словно придворные дамы вокруг королевы. И она, их повелительница, воспринимает это как должное.
Как-то однажды в помещении перед ванной комнатой, где я стояла, ожидая своей очереди у двери, она стала так, чтобы оказаться впереди меня, рассчитывая на услужливое «После вас, мадам» с моей стороны. Но я ловко преградила ей дорогу, с милой улыбкой сделав шаг в сторону. Когда из ванной вышла женщина, я одарила бурра мем любезным кивком, проскользнула и закрыла дверь перед ее грозным и озадаченным лицом. Подобно Фанни, я посчитала это долгом перед собой, отчего освежающий душ стал намного приятнее.
Все говорит о том, что путешествие обещает быть занятным. Я снова напишу, когда мы будем в Александрии и Коломбо. Как мне не хватает тебя.
Твоя сестра в радости,
Фелисити
Александрия, 1854
Милая Адела!
Мне немного нездоровится. Тут есть группка лунатиков, обуреваемых желанием облагодетельствовать весь мир и раздающих советы людям, если те даже и не просят их. Себя они называют «бывалыми». Они-то и посоветовали мне есть побольше мяса, дабы укрепить себя для путешествия, что я и выполнила, вопреки собственному внутреннему голосу. Глупо с моей стороны, но они умеют так убедительно все разъяснить, что всякому покажется, будто они знают, о чем говорят. В какой-то момент мне сделалось настолько нехорошо — чему поспособствовала и невыносимая духота, — что я залегла в свой гамак в одной нижней сорочке, гадая, смогу сама сойти на берег в Калькутте или меня придется нести.
В путешествиях, подобных нашему, где главное — добраться от одного пункта до другого живым, есть лишь две достойные описания темы: люди на борту и погода. Я уже упоминала Рыболовецкий Флот, мисс Стич и бурра мем, но писать о погоде гораздо интереснее. Пассажиры могут повлиять лишь на наше душевное состояние, погода же способна и убить. Для этого у нее много способов, но, в сущности, все сводится вот к чему: ее слишком много или слишком мало. Мы испытали на себе как то, так и другое.
На прошлой неделе довелось пережить шторм, очень меня испугавший и потрясший. Он застал нас врасплох, когда после полудня все, кто еще не позеленел от морской болезни, прогуливались по палубе, радуясь возможности покинуть наши тесные каюты. Вначале море набухло, и по нему, неся чудные белые гребешки, прошла зыбь. Освежающе-холодные брызги взметнулись до палубы. Небо постепенно потемнело, и пошел дождь. Многие из пассажиров заспешили вниз, а я раскрыла парасоль, зная, что от хлещущего косого дождя она не защитит, но желая насладиться ощущением освежающих струй на лице. Я была в тот миг свободной женщиной и могла стоять под дождем, если мне того хотелось.
Первый приступ страха охватил меня, когда волны стали расти, превращаясь в морских чудовищ, каждое из которых оказывалось больше предыдущего. Они закрыли практически все небо. Парасоль вырвалась у меня из рук, и я лишь наблюдала, как она, крутясь, унеслась в серую мглу дождя. Я забралась в огромную бухту каната и держалась за нее, пока наше судно взлетало по высоченной волне. Потом мы устремились вниз, и я пронзительно вскрикнула, наполовину от страха, наполовину от захватившего меня чувства какой-то дикой радости. Палубный матрос, тянувший за собой толстый канат, увидел меня и проорал: «Вниз!» Я помедлила секунду, поражаясь мужеству человека, который снова и снова выходит в рейс, зная обо всех опасностях его. Матрос бросил на меня сердитый взгляд и снова что-то прокричал, но голос его потонул в завывании ветра.
По пути вниз меня швыряло из стороны в сторону, так что все тело теперь в синяках. В каюте мисс Стич, с выпученными от страха глазами, пыталась завернуть края своего гамака, дабы укрыться в защитном коконе. После нескольких неудачных попыток и промахов мне удалось наконец вскарабкаться в свой гамак. И вот уже мы вдвоем раскачивались туда-сюда, ударяясь сначала друг о дружку, а потом о стену. Дико грохочущее море не позволяло разговаривать, обрушиваясь на корабль так, словно пыталось сокрушить его. Я думала о том, не просочится ли ледяная вода сквозь стены, не начнет ли капать с потолка и до чего это должно быть ужасно — наблюдать, как капля за каплей проникает в твое убежище смерть. Или, может, море сжалится и единым потоком ворвется в дверь, поглотив всех нас разом.
Стараясь успокоиться, я напоминала себе, что сотни, если не тысячи англичанок прошли этот путь до меня, а потом, открыв мою тайную языческую душу, воззвала к Нептуну, прося о заступничестве. Когда все кончилось, я почувствовала, что морские боги приняли нас и отныне будут оберегать до конца путешествия. Побитая и дрожащая, но переполненная почти невыносимым ощущением жизни, я умыла лицо, втайне надеясь, что шторм еще придет.
Двумя неделями позже мы пострадали от другой крайности погоды — безветрия. Корабль замер на гладкой как стекло воде, паруса беспомощно обвисли в застывшем воздухе. Наши матросы, выполняя свою работу, нервно переглядывались. На пассажиров они смотрели так, словно это мы принесли несчастье. Мисс Стич молилась, «рыбачки» сидели тесными группками и перешептывались, а бурра мем свирепо взирала на небеса, словно требуя от них немедленно послать шквал ветра.
