Все они были бережно сложены и хранились в ее белье.
Сентябрь 1857
Джонатан прислал деньги, достаточно щедрую сумму, и, хотя я нахожу не совсем удобным для себя принимать их, мое положение очень незавидно, поскольку деньги Фелисити перестанут поступать в любой момент. Я вынуждена принять от него подаяние, но что-то внутри сопротивляется этому.
Он снова просит позволения посмотреть на ребенка, и хотя я пытаюсь сопротивляться, но тихий голос Фелисити мягко укоряет из могилы: не суди.
Теперь Чарли уже умеет удерживать внимание на бархатцах и хватается за них цепкими пальчиками. Меня умиляют его красиво очерченные ноготки, тонкие завитки волос и нежные раковинки ушек.
Сегодня мне показалось, что он улыбнулся мне.
Октябрь 1857
Я крестила его под именем Чарлз Уильям. Завернув ребенка в мягкую кашемировую шаль, я повезла его в христианскую церковь на тонге. Уведомление было выслано ранее, и священник уже ждал меня перед входом. Церемония прошла быстро и просто, присутствовали только мы с Лалитой; брызги святой воды, несколько монотонно произнесенных слов и имя, внесенное в церковные записи.
Я не могла принять решения, какую фамилию ему дать. Чэдуик — подразумевало бы, что его отец неизвестен, но и на индийской фамилии я остановиться не могла. Чувствую, он принадлежит Фелисити и мне. Возможно, я поступила неправильно, но он записан просто как Чарлз Уильям. А для меня он просто Чарли.
Деньги продолжают поступать регулярно вместе с постоянным повторением просьбы увидеть Чарли. Чувствую, что смягчаюсь. В самом деле, это будет большое облегчение. Мне бы так хотелось похвалиться своим Чарли, его сверкающими глазками и шаловливой улыбкой. Лалита носит его по комнате, тихонечко напевая, а Хаким варит для него сладкую рисовую кашку и очень волнуется, как бы не опали пухлые щечки.
Уверена, Чарли улыбается именно мне, да к тому же совершенно очаровательно. Чудный ребенок.
Ноябрь 1857
Джонатан прислал длинное и серьезное письмо. Умоляет о свидании с сыном в самых трогательных и уважительных выражениях, а я в растерянности. Мне следует отбросить предубеждение и злость, понимаю, что дать разрешение — значит снять камень с сердца. Я приняла решение пригласить его на чай, и мне так легко представить чудесную, внезапную улыбку Фелисити как ответ на мое решение.
Однако Джонатан и в самом деле заразился чахоткой от Фелисити. Теперь мне нужно найти какой-то способ, сведя Чарли с отцом, защитить мальчика от болезни. Разумно предположить, что при двух подверженных чахотке родителях у ребенка не может быть такой невосприимчивости к ней, как у меня. Подумать есть над чем, поскольку я приняла твердое решение разрешить Джонатану посетить нас.
Дивали, праздник победы света над тьмой, пришел снова, и Чарли широко раскрытыми удивленными глазами наблюдает за тем, как мы зажигаем лампы. Пока Чарли с Лалитой смотрят на фейерверки, пишу Джонатану вежливое приглашение — с условием, что он будет прикрывать рот и нос и не касаться своего ребенка.
Ноябрь 1857
Не могу понять, как такое крошечное создание может доставлять столько хлопот. Когда он засыпает, я обсуждаю с Хакимом его еду, с Лалитой советуюсь по поводу его одежды и пеленок. Учу дхоби (раз за разом!) использовать только выданное мною мягкое мыло и напоминаю уборщику, чтобы тот постоянно проверял, не пробрались ли в дом змея или скорпион. Я присматриваю за тем, чтобы ножки его кроватки стояли в мисках с водой, тогда насекомые не могут забраться по ним, и предупреждаю слуг, что нужно кипятить не только питьевую воду, но и воду для купания — на случай, если она попадет малышу в рот. Потом отправляюсь на хозяйственный двор — убедиться, что козье молоко свежее, а пони — накормлены. Все это нужно сделать, пока он спит, потому что мне хочется быть рядом с Чарли, когда он проснется. Я совсем забросила свой дневник и чувствую, что этот маленький негодник может окончательно узурпировать мою жизнь.
Но сомнения нет: Чарли улыбается именно мне — а он теперь много улыбается, — и иногда я ухватываю что-то от Фелисити в этом младенческом лице, но, конечно, это всего лишь игра воображения. У него такой же, как у его отца, цвет лица, черные волосы и черные-пречерные глаза.
Я чувствую гордое удовлетворение, когда он успокаивается у меня на руках. Думаю, он должен принимать меня за свою мать. А умеют младенцы думать? В каком-то смысле я действительно ему мать.
Он чудный мальчик, и я начинаю понимать, почему поэты так воспевают материнскую любовь.
Ноябрь 1857
Вчера приходил Джонатан. Сидел на веранде, а потом Лалита вынесла к нему Чарли, держась на расстоянии вытянутой руки, и Джонатан удивил меня, сказав: «Он похож на нее».
Я рассматривала шоколадную кожу и шелковые черные волосы малыша и тут увидела то, что, как мне казалось, постоянно ускользало от меня. Неуемная радость светится в глазах Чарли.
Декабрь 1857
Приближается Рождество, и мне вспоминается Англия: жареный гусь и люди, распевающие рождественские гимны среди снега, пунш и бал с поцелуями и ветвями омелы. Я спела «Слушай ангельскую весть» для Чарли, который смотрел на меня таким чистым взглядом, что мой голос срывался.
Прошлой ночью, когда Чарли спал, огонь трещал в очаге и в доме стояла тишина, словно идет снег, я долго смотрела на полный диск луны, и тут пронзительное ощущение одиночества охватило меня и бросило на колени. В этот момент мне хотелось, чтобы рядом был Джонатан, хотелось разделить с ним память о Фелисити и восторг от того, что Чарли такой замечательный. Слезы жгли глаза, когда я потянулась за бумагой для писем и торопливо написала Джонатану новое приглашение на чай.
Декабрь 1857
Я взяла ножовку и срезала большие ветки с росшей за домом сосны. Я украсила гостиную довольно неуклюжим поцелуйным шаром, не так нарядно, как это умела делать Марта, но вполне приемлемо. Я поднесла кончики пальцев к лицу, наслаждаясь запахом смолы, который остался на них, и заплакала. Плакала довольно долго, потом умыла лицо и принялась убирать свой поцелуйный шар гвоздиками и шишками, сорванными с голубой сосны. Теперь все это украшает гостиную, а для Чарли у меня есть вязаный подарок — желтая кофточка.
Рождественским утром я рассказала Чарли стихотворение из моего собственного детства, и последние две строчки заставили меня улыбнуться, потому что они звучали так, словно написаны про нас с Чарли:
«Он был круглолицым и пухлым — совсем как веселый эльф,
И я засмеялась, увидев, хоть и не желала того совсем».
Чарли не понимает слова, но ритм стихотворных строк заставляет его затихать у меня на руках и пристально смотреть на мое лицо. Я подержала его под наряженными ветвями, а когда чмокнула в мягкую щеку, он схватил меня за волосы и притянул к себе. Это и был самый прекрасный рождественский подарок из всех, что я когда-либо получала. В ту ночь он спал у меня на руках. Ничто не нарушало тишину, кроме поскрипывающего по углам дома, и этот звук только подчеркивал глубокую тишину, — и мне этого было достаточно.
