Баллезио что-то бормочет о тахикардии, которой у него точно нет. Эджитто рассеянно отвечает:
— Зайдите после обеда! Выпишу вам транквилизатор.
— Транквилизатор? Вы совсем спятили? После него не стоит!
Над плацем проносятся на низкой высоте три истребителя-бомбардировщика, потом резко взмывают ввысь, оставляя в небе цветные полосы. Ложатся на спину, их траектории пересекаются. Малыш на плечах у Рене вне себя от восторга. Одновременно с его головой сотни других голов поднимаются кверху — все, кроме голов стоящих в строю солдат, продолжающих сурово смотреть вперед на что-то, что видно лишь им одним.
После парада Эджитто сливается с толпой. Родственники военных толкутся на плацу, приходится пробираться между ними. Когда его останавливают, он отделывается рукопожатием на ходу. Краем глаза он следит за сержантом. Вдруг ему кажется, что тот собирается развернуться и уйти, но сержант никуда не уходит. Эджитто приближается и, оказавшись напротив сержанта, снимает шляпу.
— Рене! — зовет он.
— Привет, док!
Сержант опускает ребенка на землю. Подходит женщина и берет его за руку. Эджитто кивает ей в знак приветствия, но она не отвечает, только сжимает губы и отступает назад. Рене нервно роется в кармане куртки, достает пачку сигарет и закуривает. Вот что не изменилось: он по-прежнему курит тонкие белые женские сигареты.
— Как дела, сержант?
— Нормально, — поспешно отвечает Рене. Потом повторяет, но уже не так решительно: — Нормально. Стараюсь сам себе помогать.
— Это правильно. Самому себе надо помогать.
— А вы, док?
Эджитто улыбается:
— Я тоже… помаленьку.
— Значит, вас не очень достают из-за этой истории. — Кажется, у него едва хватает сил договорить фразу до конца. Словно теперь ему почти нет дела до всего этого.
— Дисциплинарное взыскание. Отстранили от службы на четыре месяца, провели несколько бессмысленных заседаний. Они-то и были настоящим наказанием. Ну, вы сами все понимаете.
— Тем лучше для вас.
— Да уж, тем лучше для меня. А вы решили все бросить?
Он мог выразиться иначе, использовать другое слово вместо «бросить»: «изменить», «уйти в отставку». Бросить — значит, сдаться. Но Рене пропускает это мимо ушей.
— Я работаю в ресторане. В Одерцо. Метрдотелем.
— Значит, по-прежнему на командном посту.
Рене вздыхает:
— На командном посту. Это точно.
— А остальные?
Рене поглаживает ногой пучок травы, пробившейся между брусчаткой.
— Сто лет никого не видел.
Женщина виснет у него на руке, словно желая его увести, спасти от военной формы Эджитто и от их общих воспоминаний. Она бросает на лейтенанта быстрые, полные упрека взгляды. Рене избегает смотреть Эджитто в лицо, но все же задерживает взгляд на трепещущем на ветру черном перышке — Эджитто замечает в его глазах нечто, похожее на ностальгию.
На солнце наплывает облако, и внезапно все вокруг тускнеет. Лейтенант и бывший сержант молчат. Они вместе прожили самую главную минуту в жизни — вдвоем, стоя друг перед другом, как сейчас, но только посреди пустыни, в окружении бронетехники. Неужели им нечего друг другу сказать?
— Пошли домой! — шепчет женщина на ухо Рене.
— Извините! Не хочу вас задерживать. Удачи, сержант!
Ребенок тянет ручки к Рене, чтобы тот снова посадил его на плечи, хнычет, но Рене его словно не замечает.
— Приходите ко мне в ресторан! — говорит он. — Там хорошо. Даже очень.
— Ну, если обещаете обслужить по высшему разряду…
— Хорошее место, — с отсутствующим видом повторяет Рене.
— Обязательно приду! — обещает Эджитто. Но они оба знают, что это одно из бесчисленных обещаний, которые никогда не сдерживают.
Часть первая
В пустыне
Три обещания
В начале было много болтовни. Цикл вводных лекций капитана Мазьеро — тридцать шесть часов аудиторных занятий, в ходе которых солдатам рассказали все самое важное про средневековую историю, сообщили подробности стратегических последствий конфликта, описали (разумеется, со всеми полагающимися заезженными остротами) бескрайние плантации марихуаны в Западном Афганистане, но главное — они слушали рассказы товарищей, тех, кому уже довелось там служить и кто теперь со снисходительным видом раздавал советы отбывающим.
Лежа вниз головой на наклонной скамье, только что закончив четвертую серию упражнений на пресс, старший капрал Йетри с растущим интересом слушает беседу двух ветеранов. Речь идет о некоей Марике, которая служит на базе в Герате. В конце концов любопытство берет верх, и Йетри встревает в разговор:
— А что, там и правда служат все эти девчонки?
Ребята заговорщицки переглядываются — они ждали, что он не вытерпит и откроет рот.
— Девчонок там завались, — говорит один, — и они совсем не похожи на здешних.
— О да, им там вообще на все плевать.
— Там они далеко от дома и до того изнывают от скуки, что готовы на все.
— На все, я не шучу.
— Столько, сколько там, не трахаются ни в одном долбаном летнем лагере.
— А еще там американочки.
— Ууу, американочки!
И они рассказывают о секретарше одного полковника, которая привела к себе в палатку трех младших офицеров, а выставила их на рассвете, еле живых от усталости, — да нет, не нас, парней из другой роты, но на базе все об этом знали. Йетри глядит то на одного, то на другого, кровь, опьяняя, приливает к голове. Когда он выходит из спортзала в бархатный летний вечер, его голова захвачена самыми смелыми фантазиями.
Наверное, это сам Йетри и распускает слухи среди ребят третьего взвода, а слухи, пройдя по широкому кругу, возвращаются обратно, и он начинает верить в них больше других. К страху смерти и скептическому к ней отношению примешивается жажда приключений, она-то и одерживает верх. Йетри воображает себе женщин, с которыми он встретится в Афганистане, лукавые улыбки во время утреннего построения, голос с иностранным акцентом, зовущий его по имени.
Во время лекций капитана Мазьеро он только и занимается тем, что беспрерывно их раздевает и одевает.
— Старший капрал Йетри!
Про себя он называет всех их «Дженнифер», хотя и не знает, откуда ему в голову пришло это имя. Дженнифер, о, Дженнифер…
— Старший капрал Йетри!
— Есть!
— Вы не могли бы повторить то, что я сейчас сказал?
— Конечно, капитан! Вы говорили… о племенах… если я не ошибаюсь.
