Йетри нерешительно приближается. Стараясь не наступать на разбросанные по полу вещи, он подходит и садится рядом с Ди Сальво. Механически берет у него косяк, подносит к губам.
— Глубокий вдох. Молодец. Не выдыхай, сколько можешь. Вот увидишь, сразу расслабишься. Пошло, а? Это особая трава.
Старший капрал снова затягивается, еще и еще. Поначалу он ничего не чувствует, разве что тянет покашлять. Даже трава его не берет — он просто мальчишка. Внезапно накатывает дремота. Он сопротивляется. Хочется заполнить дымом все легкие, чтобы не осталось свободного места. Долгая, обжигающая затяжка.
— Yessssy — шепчет Ди Сальво совсем рядом с его ухом.
Статуя, о которой рассказывал Ди Сальво, стоит на столике с тремя ножками, рядом — распотрошенные сигареты, оставшийся табак, ароматическая палочка, от которой висящий в воздухе запах не становится приятнее. Йетри смотрит на статую. Грубо вырезанная деревяшка, волосы из сухой соломы. Он снова затягивается, стараясь как можно дольше не выдыхать. В старших классах он соревновался с ребятами, кто дольше задержит дыхание, у них это называлось «Круг смерти». Пока косяк не попадет опять в твои руки, выдыхать не разрешалось. Иногда в игре участвовало десять — двенадцать человек, кто-нибудь нарочно медлил, тогда лица у всех краснели, багровели, синели. Йетри резко выдыхает, откашливается. Внезапно он видит, как Чедерна утыкается лицом между ног у Дзампьери, а та раздвигает колени, постанывая от наслаждения. Йетри снова затягивается, задерживает дыхание. Ну вот, пошло. От марихуаны у него всегда пересыхало во рту, в школе было то же самое, да и вкус у нее противный. Чтобы избавиться от него, он выпивал по три литра холодного чая. Абибова статуэтка глядит на него желтыми глазами, это просто сгнившая деревяшка, на рынке в Торремаджоре марокканцы торгуют похожим барахлом. Когда мама брала Йетри с собой на рынок, она разрешала ему покупать все, что захочется, все-все, лишь бы он улыбнулся. Он это понял и начал этим пользоваться. В восемь лет он был просто чудо. «Какое чудо!» — восклицает Чедерна. Теперь он заберет у него все — все, что осталось. Мерзкие, поганые предатели! Йетри показывает статуе язык, показывает язык смерти. Пусть приходит за ним, ему наплевать! Ди Сальво хрипло смеется и тоже показывает язык.
— Беееее! Ууууу! Беееее!
Они животные и кричат, как животные. Дразнят смерть и чуть не лопаются со смеху.
— Брррр! У-у у-у у-у… Уээээ!
Ди Сальво говорил, что от этой травы начинаешь чувствовать все, все вокруг. Ерунда. Йетри чувствует только тоску — все сильнее, все горше. Палатка окутывает его со всех сторон, стоящая неподалеку гора склоняется над ним, ночь надвигается на него все ближе — все хотят раздавить его, словно ящерицу. Зрачки закатываются, голова тонет в уютных подушках.
— Молодец, вот теперь ты молодец! Видал? Эта трава особая.
Часть вторая
Долина роз
* * *
На заре конвой медленно вытягивается вдоль дороги, от головы до хвоста — пара километров. Погрузка на плацу прошла быстро, несмотря на заминки в последний момент и недисциплинированность афганских водителей: они вдруг отказались разбирать подобие лагеря, в котором прожили последние месяцы, — сначала сами подняли шум, а теперь им словно было жалко расставаться с палаточным городком и грязью. Полковник Баллезио произнес несвязную и не вполне внятную речь, смысл которой сводился к пожеланию солдатам доставить обратно на базу свои волосатые задницы в целости и сохранности. Все еще не до конца проснулись, но изображали из себя бравых вояк. Последние наставления были выслушаны в полном молчании, потом прозвучала команда «вольно», и вскоре колонна выступила. Всего полсотни машин, военная техника и гражданские грузовики — Ирене Саммартино смотрит, как они удаляются от базы.
Бронированную машину медпомощи, в которой едет Алессандро, легко узнать по нарисованному сзади красному кресту. Ирене не сводит с нее глаз до тех пор, пока машина не исчезает на горизонте в дрожащем раскаленном воздухе. Ей грустно, а еще она неожиданно испытывает горечь оттого, что больше не увидит лейтенанта. Дня через два она тоже отбудет с базы, и вряд ли они встретятся вновь, жизнь и так была с ними слишком щедра.
Прошлой ночью она выскользнула из спального мешка, пробралась к раскладушке Алессандро, но не успела она до него дотронуться, как он резко ее остановил:
— Это все ты, верно?
Она замерла неподвижно посреди палатки, на ничейной территории между двумя постелями:
— Не понимаю, о чем ты.
— Ирене, ты посылаешь людей на смерть. Я хочу, чтобы ты это поняла до того, как все произойдет, потому что так у тебя не будет никакого оправдания.
Подобные обвинения, услышанные от него, очень больно ранили Ирене. Но она постаралась не выдать себя.
— Я просто делаю свою работу. Я такой же винтик механизма, как и все. Я же тебе объясняла.
— Сейчас ты мне скажешь, что ничего не решаешь. Что ты просто выполняешь приказ. Ирене, я хорошо тебя знаю. Ты прирожденный манипулятор.
— Я никогда и никем не манипулировала!
— Да? Неужели? Странно, я помню совсем другое.
— Что ты помнишь?
— Что я помню? Что я помню, Ирене?
— Ты хочешь сказать, что я манипулировала тобой?
— А когда ты ходила повсюду с обиженным видом — это ты помнишь? Ведь к тому времени мы уже несколько месяцев — месяцев! — как расстались! Кружилась вокруг меня, словно назойливая муха, не давала проходу. Шагу не давала ступить! Не говоря уже о том, как ты… Ладно, проехали. Но на этот раз все куда серьезнее. Ты превзошла саму себя.
Ноги Ирене, стоящие на холодном полу, замерзли, холод постепенно разлился по икрам, коленям, поднялся по всему телу. Она прошептала:
— Жаль, что ты так думаешь!
Она робко протянула руку к голове Алессандро — туда, где должна была лежать его голова, но он так резко дернулся, что она мгновенно убрала руку. Залезла обратно в свой спальник и долго не могла уснуть.
Теперь Ирене Саммартино жалеет, что все так кончилось. Надо было поцеловать его сегодня утром, схватить рукой за подбородок и прижать его губы к своим. Она уверена, что он посопротивлялся бы недолго, а потом был бы ей благодарен.
Часовые на башне машут руками, прощаясь с конвоем, но никто на них не оглядывается, с этой минуты солдаты думают только о дороге.
— По-вашему, им грозит опасность? — спрашивает Ирене у полковника.
Не раскрывая рта, он проводит языком по внутренней поверхности щек. Ирине следит за тем, как язык, словно невидимый червяк, проползает у него по лицу. Правой рукой Баллезио хватается за гениталии и встряхивает их.
— Извините, — говорит он Ирене, — это от сглаза! Будем надеяться, что Господь их пощадит.
Уже почти день, лейтенант Эджитто ждет, пока потеплеет, чтобы немного раздеться. Водителем ему прислали гвардии старшего капрала Сальваторе Кампорези, но до сих пор они почти не разговаривали. Сидя на заднем сиденье, Эджитто внимательно разглядывал Кампорези, пытаясь по внешности угадать его характер: глубокие залысины по сторонам головы, аккуратная бородка, длинные, как у женщины, ресницы, крепкие бицепсы — словно под кожей спрятано по картофелине. Нормальный парень, выглядит моложе своих лет, отличный стрелок. Таких, как он, много. Эджитто понимает, что Кампорези было бы веселее ехать с ребятами в одной из «Линче», идущих впереди или позади, но ничего не поделать: приказ есть приказ, распоряжение есть распоряжение, воинское звание есть воинское звание.
