В долине тихо, шума двигателей не слышно. Минуты текут медленно. Чедерна то и дело нагибается, поднимает что-то с земли, складывает в черный мешок или отбрасывает.
А потом сержант Рене, не оборачиваясь, внезапно говорит:
— Я решил, лейтенант! Ребенка надо оставить. Хоть я и не уверен, что он мой, — все равно. Что будет, то будет. В любом случае вырастет отличный малыш.
А потом Чедерна застывает перед кучей останков и обрывков одежды. Закрыв лицо руками, он начинает всхлипывать.
— Блин, как мне их распознать, а? Они все сгорели, вы что, не видите? Все сгорели, твою мать!
А потом они решают выработать разумный и страшный критерий, предложение поступает от Эджитто:
— Пусть в каждой куче будет хоть одна целая часть тела. Не важно, чьи это останки. Главное, чтобы кучи походили на ребят. Тому, кто был покрупнее, соберем кучу побольше.
А потом все солдаты вылезают из машин, не спросив разрешения, и принимаются им помогать, а овцы — овцы бесследно исчезли, и живые, и мертвые, словно массовая галлюцинация.
А потом Эджитто смотрит, как ребята глядят на четыре кучи. Чедерна держит мешки раскрытыми, остальные складывают в них останки. Потом мешки завязывают, Эджитто пишет на них фломастером инициалы. Мешок Кампорези тяжелее остальных. Надо было поболтать с ним вчера. Вдруг это что-нибудь изменило бы, по крайней мере Эджитто сейчас было бы не так хреново.
А потом они вновь едут по дороге, вновь едут по пустыне, словно сомнамбулы, Рене горько плачет, не отпуская руль, лейтенант не знает, что ему сказать, и просто молчит.
А потом приходят ночь и холод, на небе загораются мириады белых самовлюбленных звезд, соревнуясь, кто ярче сверкает. Ребята сидят в машинах, широко раскрыв глаза, и любуются на звезды.
Целый день они то приходили к ее дверям, то уходили. Узнали обо всем по радио или телевидению и с тех пор все идут да идут. По двое, по четверо, целыми семьями. До тех пор, пока синьора Йетри не спустилась в подвал, не вывалила на пол содержимое ящика с инструментами, не взяла крестообразную отвертку, не сняла крышку домофона и не перерезала ножницами провода. Такая женщина, как она, прожившая тринадцать лет без мужа, много чего умеет — умеет заменить перегоревшую лампочку, даже если до нее трудно добраться, умеет соединять электрические провода и умеет их перерезать. Она опустила жалюзи во всех комнатах, но ее все равно не оставляли в покое — теперь все сели на телефон. И не сдавались, пока она не брала трубку. Настоящая осада. Последним позвонил полковник Баллезио, видевший ее сына живым два дня назад. Он похудел? Нет, не очень. Он выглядел веселым? Да, веселым. Вы с ним говорили? Я?.. Ну, вообще-то нет, но я его видел. Синьора Йетри задала все вопросы, какие только пришли ей в голову. Когда вопросы кончились, у нее все равно осталось чувство неудовлетворенности. Но она гордится тем, что не пролила ни слезинки. Плакать она будет потом, когда сможет показаться на люди. Она еще не готова, даже не причесалась. Офицеры явились, держа фуражки в руках, когда она еще не могла выйти из дома. Ты гляди, что за дыра на колготках! Наверняка они заметили. Ей кажется, что у нее больше не будет сил привести себя в приличный вид. Так и останется навсегда в халате, с выглядывающим из нейлонового чулка большим пальцем. Господи! Что вы с ним сделали? Теперь она дважды вдова. Но новой боли не заглушить старую. Новая вскарабкивается старой на плечи, чтобы видеть дальше. Бедный мой мальчик! Ему было всего двадцать лет! А вон на кончике ногтя большого пальца содрался лак. Как же она опозорилась! Какой стыд для солдатской матери! Синьора Йетри начинает безутешно рыдать. Мыслями она со своим сыном, в пустыне.
Люди Рене измучены, отряд понес потери, но нужно продолжать путь. Третий день, а они настолько выбились из графика, что запасы воды могут закончиться до того, как они прибудут в пункт назначения. Вот тогда все станет по-настоящему скверно.
У каждого появляются силы, о которых он даже не подозревал. На этот раз вертолеты сопровождают их вверху, словно ангелы-хранители, а внизу, под землей, их не ждут сюрпризы.
Они присоединяются к головной части конвоя. Проходят Буджи, в Гунде их снова обстреливают из миномета, но поскольку враги ожидали, что они пойдут по противоположному склону, нападение не причинило существенного вреда. Подразделение Мазьеро встречает боевиков ответным огнем, намного превышающим мощь противника, а ребята из третьего взвода словно впали в ступор и даже не заряжают винтовки. Они наблюдают за столкновением равнодушно, будто их это не касается. Неприятеля удается быстро разогнать, колонна выходит из долины и оказывается на бескрайней равнине.
Тело Йетри лежит в машине «скорой помощи», покрытое тканью, которая еле-еле достает до лодыжек. На Абиба зрелище не производит впечатления: роясь у себя в мешке с барахлом, он даже выкладывал вещи на тело покойного. Лейтенант Эджитто ощущает, как в салоне усиливается сладковатый запах. Неужели тело уже начало разлагаться? Строго говоря, разложение начинается в момент смерти, но поначалу запаха быть не должно. Наверное, это самовнушение.
— Док? — окликает его Рене.
— Да?
— Как вы думаете, дадут нам медаль за отвагу? За то, что мы сделали.
— Не знаю. Может, и дадут. Если для вас это важно, я могу вас представить. Я же видел, как вы себя вели.
Эджитто предложил Рене успокоительное, но тот отказался. Сам Эджитто, человек куда менее смелый, чем Рене, проглотил двойную дозу своих обычных капсул, запив их граппой из НЗ. Порванная картина реальности вновь обрела тусклые, неясные краски.
— Доктор, если кто-нибудь посмеет повесить мне на грудь медаль, я ему этой медалью глаза выколю!
— Тогда лучше не надо.
— Вот именно. Лучше не надо.
Они быстро продвигаются вперед. Колонну вновь окутывает плотное облако пыли, Эджитто чудится, будто они опять остались в одиночестве. Наглотавшийся таблеток лейтенант, смертельно уставший сержант, прохиндеистый афганец и покойник, окруженные стеной желтого тумана.
— А о ребенке… это вы серьезно? — спрашивает Эджитто.
Рене вытаскивает из лежащей перед ним открытой пачки сигарету. Закуривает, зажав ее грязными пальцами.
— Я научу его водить мотоцикл. Может, когда вся эта мерзость закончится, приедем с ним сюда на кросс. Представляете? Мне хочется сделать что-то правильное, док. — Рене снова растроган, Эджитто видит, как он борется с собой, стараясь сдержаться. — У меня убили пятерых. Пятерых из двадцати. Понимаете? — Пепел падает в щель между сиденьями. Салон «скорой помощи» уже превратился в помойку. — А может, родится девочка. Вот будет здорово, если родится девочка!
В три часа дня они выезжают на Ринг-Роуд и прощаются с афганскими грузовиками. В благодарность раздается оглушительное гудение клаксонов, и другой благодарности не предвидится. Да пошли вы куда подальше!
Военный конвой движется по асфальтированной дороге до базы в Дилараме. Полковник Баллезио договорился, что ребята несколько дней побудут у американских морпехов, чтобы прийти в себя.
