– И… что?
– И все! – сказал он с досадой, что она такая тупая и не
понимает самых простых вещей. – Я должен был уйти, чтобы… ну, не знаю… как-то
сохранить себя, понимаешь? Сохранить семью. Ну, свою. Ту, которая у меня была!
– Сохранил? – серьезно спросила Катя Мухина.
Он вдруг рассердился.
– Кать, ну ты что? На самом деле ничего не понимаешь или
прикидываешься?
– Я не прикидываюсь, – быстро сказала Катя. Она и вправду не
прикидывалась. Ей очень хотелось понять, и она боялась, что Глеб перестанет
«рассказывать жизнь». А это было сейчас самое важное – после стольких лет!..
– Ничего я не сохранил! От жены я тоже ушел через некоторое
время.
– А зачем ты от нее ушел? Влюбился?
Глеб засмеялся.
Такая наивная, такая добрая, такая славная девочка!.. Очень
правильная и трогательная в своей правильности, казавшейся ей единственно
возможной. Раз ушел, значит, влюбился. Раз влюбился, значит, нужно уходить – а
как же иначе?! Чтоб не отравлять друг другу существование, не портить нервы, не
тратить попусту драгоценную жизнь!..
– Да ничего я не влюбился! Влюбился!.. Я просто понял, что
это все вранье, ну, вот от начала до конца вранье! Невозможно всю жизнь жить во
вранье, понимаешь?
– Понимаю, – согласилась Катя, потому что это она
действительно хорошо понимала.
Ее отец прожил так много лет и погиб только потому, что
вовремя не остановил ложь, тянувшуюся за ним, как шлейф горчичного газа над
окопами, много десятилетий. Горчичный газ лжи в конце концов сожрал и его, и
маму, и всю их семью, от которой ничего не осталось.
– Я жил с вами – с тобой, Любовью Ивановной и Анатолием
Васильичем! Даже Митьку вашего я понимал лучше, чем собственную жену! И когда у
меня Сашка, сын, просил собаку, я долго не мог понять, какую такую собаку он
просит, у нас же уже есть собака! Честное слово!.. Альма-то была жива-здорова!
Помнишь Альму? Митька ее во дворе подобрал. Она замерзала, а он ее привел, и
твои ее оставили жить. Она у нас лет девять прожила!
Он так и сказал – «у нас».
Глеб помолчал и продолжил:
– Я дома на стены бросался, если мне не нужно было на
работу. Я места себе не находил. Я все думал: смена не моя, а если что вдруг с
Митькой, ведь Любовь Ивановна только мне доверяла его из кабаков и пьяных
компаний забирать! Я думал: кто-нибудь из той смены поедет, и потом, не дай
бог, губернатору сболтнет, от незнания или просто так! Будет скандал, а
изменить все равно ничего нельзя. – Глеб Звоницкий, бывший охранник, сидевший
сейчас на диване с бывшим охраняемым объектом, пристроившим голову на его
плечо, зашевелился, нашарил на полу сигареты и зажигалку. Охраняемый объект
приподнял голову, чтобы Глебу удобнее было шарить.
– Пепельница справа.
– На полу?!
– Ну да. Я принесла. Я думала, что тебе захочется покурить,
вот и принесла.
Глеб фыркнул и покрутил головой. Удивительная история! Еще и
пепельницу принесла! За ним отродясь никто не ухаживал, тем более – так!..
Впрочем, про пепельницу и ухаживания он тут же позабыл.
Ему важно было «рассказать жизнь», именно ей, именно сейчас,
спустя столько лет. Рассказать так, чтобы она поняла.
– Или с тобой в музыкальную школу другой поедет, а ты
сольфеджио прогуливала, или как оно там называется! Я это знал, а больше никто
не знал! Я думал, сейчас твоя училка выйдет, мужикам скажет, что ты
прогуливаешь, и влетит тебе по первое число! Я или работал, или пил, когда
выходные выпадали, и все! Это не жизнь, Кать!..
– Не жизнь, – согласилась Катя Мухина. – А что тогда жизнь,
Глеб? Ты понял?
– Я понял, что во всем виноват сам! И еще ваша семья
виновата. Потому что когда появилась ваша, меня перестала интересовать моя
собственная. Черт, я не знаю, как это объяснить!.. У вас я точно знал, что
нужен и без меня никто не может обойтись – ни ты, ни Любовь Ивановна, ни
губернатор. Во всех отношениях. И мне с вами было как-то… интересно, что ли!
Кураж какой-то был, и мне хотелось, чтобы вы не могли без меня обойтись,
понимаешь? А дома… Домой я приезжал только спать. В выходной на базар поедем
или к теще на участок. Ну, иногда жена скажет: «Проверь у Сашки уроки». Вот я
сяду проверять и думаю все время: только бы телефон сейчас позвонил и на работу
вызвали! А сам два плюс пять складываю, и получается у меня восемь, и такая
тоска берет, что словами не передать!.. Понимаешь, если бы можно было эту всю
канитель на кого-нибудь свалить, было бы легче!.. На жену, к примеру! Ну, вроде
дура, меня не понимает, ребенка не любит, характерами не сошлись! А то ведь,
черт побери, и не дура, и ребенка любит, и характерами сошлись, и любовь была
когда-то, но от скуки подохнуть можно!..
Он помолчал. Сигарета, которую он так и не зажег, мешала
ему, и он аккуратно положил ее на пол возле кровати.
– Вот и вышло, что я один виноват, – задумчиво сказал он в
конце концов. – Самому и пришлось расхлебывать.
– Ты ее сильно любил? – тоненьким голоском спросила Катя.
– Кого?
– Свою жену, – пояснила она с некоторым раздражением в
голосе. – Сильно?
Глеб засмеялся.
– Ну конечно, я ее любил! На Енисее гуляли, потом еще в парк
ходили, мороженое ели. Потом поженились, свадьба была такая… настоящая. Пять
машин, на капоте кукла. У невесты фата и платье белое. Все напились, шампанское
в туфлю наливали, дядя Сергей на баяне играл, перед загсом невесту выкупали, а
потом за столом ее украли, я искал минут сорок…
– Кого?
– Невесту. Так что все как у людей было.
– Глеб, ты говоришь какую-то чушь. При чем здесь фата и
кукла на капоте?!
– Это не чушь, – возразил он с силой. – Это и есть правда
жизни, кто не знает! Ты что, до сих пор не поняла?! Эх ты, книжница, знаток
человеческих душ!
– Да никакой я не знаток, но просто… по-моему, это все не
имеет никакого отношения к любви. Фата, баян, шампанское наливали!.. Я же тебя
не об этом спрашиваю! Я тебя спрашиваю про любовь.
– Ну, это и есть любовь, – буркнул Глеб. – По крайней мере,
как я ее тогда понимал. Поженились, стали жить. Сначала с ее родителями, потом
переехали. Машину купили, Сашка родился.
Катя приподняла голову с его плеча и в темноте смотрела на
Глеба. Он не видел выражения ее лица, только видел, как поблескивают глаза,
словно у любопытного зверя, который боится сунуться поближе, но и отойти не в
силах.
От этого ее рассматривания, от поблескивающих глаз Глеб
вдруг вспылил:
– А что ты хочешь от меня услышать?! Что я по ночам серенады
пел, как романтический мужчина?! Стихи наизусть читал, поэмы слагал?! Или что?
Не мог без нее дышать? Носил на руках по малогабаритной квартире?!
