А он ни о чем и не спрашивал, охваченный наваждением. Он уже не помнил об истинной цели встречи и мечтал лишь об одном: чтобы она никогда не закончилась. Конечно, он не сможет повернуть время вспять. Конечно, не сможет предложить этой женщине то, что мечтал подарить той, другой.
Пятнадцать лет назад он — еще молодой и зеленый капитан — женился по большой любви и увез жену на несколько лет в Канаду. Он работал в посольстве, она изучала французский, гуляла по улицам Оттавы, заходя в магазинчики и покупая дешевые вещички для их казенной квартиры. Она была совсем юная, нежная и талантливая. Ему хотелось защищать ее от всех и всего, а в те минуты, когда она, чуть наклоняя голову, так, что светлые локоны заслоняли половину лица, перебирала струны и затягивала глубоким, чуть хриплым голосом «Я ехала домой…», он точно понимал, что он уже приехал, нашел свой дом и другого ему не надо. Этого тихого счастья, этого ничем не объяснимого поклонения не понимал и не принимал никто из его окружения. Ни коллеги, не упускавшие шанса стряхнуть с себя на какое-то время семейные оковы и организовывавшие «сугубо мужские» выезды то на рыбалку, то на экскурсию в Монреаль, то «на задание» в Ванкувер, ни жены этих коллег, встречавшие его на территории посольства под руку с женой, в то время как их благоверные «трудились на благо Отечества», и злобно пожимавшие плечами и ядовито шептавшие: «Что он в ней нашел?»
Если бы каждый мог объяснить, что такого необыкновенного и особенного он нашел в своем любимом, магия чувства испарилась бы. Любят просто потому, что любят, без всяких причин. И он любил. Любил девушку вполне ординарную, не хватавшую звезд с небес и не обладавшую уникальными талантами. Многие умеют играть на гитаре, имеют приятный голос и легко ориентируются в иностранных языках, ни о чем больше не мечтая и ни к чему не стремясь. Его жена не задумывалась о будущем, не планировала заводить детей. Возможно, была инфантильна, радовалась заботе и вниманию мужа и боялась того, что придется с кем-то это делить. А может быть, она просто интуитивно понимала, что будущего у нее нет. Но он ничего такого не ощущал, он продолжал мечтать, рассказывать ей, как отвезет ее в Париж («Года три на Родине, милая, и ты будешь стоять у Эйфелевой башни»), как выведет на Елисейские Поля, как отведет в «Максим» и будет с упоением слушать ее очаровательный голосок, заказывающий lescargot
[3]
.
Через три года, перед самым назначением в новую командировку и за неделю до того, как ему дали майора, у нее обнаружили рак. Предстояла серьезная операция, длительное, тяжелое лечение, реабилитация.
— Поезжай, — говорила она. — Я справлюсь, есть родители, они помогут. Постой у башни за меня.
— Но я хочу стоять с тобой, а не за тебя.
— Я поправлюсь и приеду, — пообещала она, но обещания не сдержала.
За два года было три операции, шесть курсов химиотерапии и бесконечное количество медицинских светил, беспомощно разводивших руками. И такое же бесчисленное количество обещаний при-ехать, устроить, разобраться… Но майор — это не пустой звук. Звание — не награда, а обязанность. Он был вынужден находиться там, где ему предписали, и казнить себя за то, что не отказался от назначения и все же уехал в Париж. Он казнил себя, когда она болела, казнил, стоя у гроба, казнил и через десять лет после ее смерти, так и не сумев разубедить себя, что в таком исходе красивой истории нет его вины. И сидевшая перед ним молодая женщина казалась ему не просто точной копией той, другой, давно ушедшей, а самим искуплением.
Да, он был уже немолод, не мог предложить ей прогулок по Елисейским Полям, хотя его опыт и связи могли помочь проложить дорогу к красной дорожке Канн (все же он был не последним человеком). Погоны майора он давно сменил на полковничьи, и генеральские не казались ему недостижимыми. Он обзавелся собственным кабинетом и верной секретаршей, как собака, охранявшей вход, преданно заглядывавшей в глаза и плохо скрывавшей за старомодными очками и плотно сжатыми губами влюбленность в хозяина.
Конечно, он давным-давно не занимался слежкой за актерами, для этого существовали подчиненные, которых он время от времени проверял лично. Впрочем, во Дворец Первой пятилетки он отправился совсем не по работе, он хотел посмотреть спектакль. Высоцкий, Хмельницкий, Золотухин — имена. Собирался пройти через служебный вход, но, как назло, из-за угла навстречу к нему выскочил один из тех, кого он самолично направил курировать гастроли свободомыслящего театра.
— Виноват, товарищ полковник, — доложили ему тихим шепотом, — покурить отлучился. Пойдемте в фойе, там много интересного можно услышать. Я уже столько всего записал. В антракте, наверное, тоже весело будет, но это уж мой сменщик будет на ус мотать.
— Идите домой, капитан. Вы свободны, — только и ответил он, и протиснулся в фойе, предъявив удостоверение.
Как тут смотреть спектакль, когда уже через пять минут, казалось, только ленивый не окинул его презрительным, всепонимающим взглядом? И разве сможешь доказать им, что просто хотел посмотреть пьесу? Да и разве станешь что-нибудь доказывать? А зачем тогда приходил? А вот хотя бы за этой девушкой, рвущейся к выходу.
— Вас проводить?
Он думал просто притвориться, что пришел за ней, а оказалось, что только за ней он и приходил. Если бы только она теперь в это поверила, если бы только захотела, если бы только она согласилась…
— Мы увидимся снова? — только и решился спросить он за время всей встречи.
— Когда? — Ее вопрос был скорее деловым, чем смущенным.
— Завтра? — Его голос звучал гораздо более робко.
— Хорошо, я позвоню завтра, когда закончатся съемки, — кивнула Аля, исчезая за дверью гостиницы.
На следующий день она позвонила лишь извиниться, сказала, что все еще занята на площадке (обманывала), и на другой, и на третий… И лишь спустя неделю, когда он уже готов был бежать и переворачивать вверх дном павильоны «Ленфильма», назначила новую встречу.
Никто не смог бы объяснить, откуда в юной Але взялись такая женская искушенность, такая опытность в любовной игре, такое умение манипулировать. Тем не менее не прошло и месяца, как она получила официальное предложение, которое без лишних раздумий приняла.
Свадьба для без пяти минут генерала казалась довольно скромной: несколько проверенных друзей одного с женихом возраста. Столько же их жен, похожих одна на другую, как матрешки: костюмы одинакового кроя (юбки ниже колен, подчеркивающие скорее недостатки фигур, чем достоинства, и пиджаки, обтягивающие телеса, привыкшие к праздной жизни). Ушные мочки оттягивали драгоценные камни; золото душило шеи; тяжелые от шиньонов, а не от собственных волос «бабетты» делали своих обладательниц еще более массивными, а елейные голоса, расточавшие комплименты, поздравления и пожелания долгой и счастливой жизни, казались искусственными на фоне завистливых глаз и кривых ухмылок.
Пришли еще директор универмага, товаровед, директора каких-то институтов, хирург и два стоматолога — все, как на подбор, скучные и занудные, одним и тем же стандартным поцелуем прикасавшиеся к руке невесты, одним и тем же монотонным голосом певшие дифирамбы жениху и зачитывавшие бездарные, совершенно неоригинальные, давным-давно кем-то придуманные поздравления. И никакого капустника — только чинные тосты. И ни одного анекдота. Как можно? Ни грамма портвейна — только качественная водка и непременно с икрой. И ни танцев, ни плясок, ни актерского кабацкого угара с шутками-прибаутками, гоготом, матом и папиросами… Чинные беседы, вежливые, приторные улыбки, кольца хорошего табака из дорогих трубок.
