Про Неофита она узнала несколько лет назад. В Москве велись сложные съемки. По сценарию в кадре практически все время должен был идти дождь, поэтому, когда затянувшееся бабье лето наконец закончилось и небо проявило благосклонность к киношникам, режиссер объявил аврал и начал снимать без выходных. Результатом работы стал отличный отснятый материал и совершенно осипшие и гнусавые актеры, грозившие сорвать озвучание. Под проливным дождем и пронизывающим ветром простудились все: шмыгали носами, пили горячее молоко или чего покрепче и кляли автора, вообразившего плохую погоду ярким дополнением к трагизму сюжета. Режиссер отпустил актеров на две недели, приказав привести здоровье в порядок.
Муж увез Анну на осенний Кипр, где позволил только два дня амебой валяться на пляже, задумываясь лишь о том, не пора ли перевернуться. Потом море было только с утра. После обеда ее сажали в машину и возили по острову, выбирая то знакомые каждому туристу маршруты, то неизведанные тропинки, на которых она так боялась встретиться со змеями. Она крепко держала мужа за руку, боязливо озиралась и вздрагивала от каждого шороха, а он хохотал и беззлобно ругался:
— Дурочка ты, Анюта! Ты не под ноги смотри, а по сторонам. Мы же не где-нибудь, а на Акамасе. Тут природа уникальная. Ну, взгляни, какой цветок! На эдельвейс похож.
Анна поворачивала голову и забывала об опасностях. Ее завораживали сновавшие повсюду ящерки, маленькие и не слишком, невиданные кустарники и огромные эвкалипты, на стволах которых беспрерывно стрекотали цикады.
А он уже тащил ее дальше, обращая ее внимание то на одно растение, то на другое, сыпал латинскими названиями и тянул вперед, вперед, вперед… Потом вдруг останавливался и, склонившись к очередному незнакомому Анне бутону, начинал декламировать. Декламировал почему-то нахмурившись, отвернувшись, будто не Анне читал, а цветку. Стеснялся? Да нет же, глупости! Какое стеснение — столько лет вместе? Но читал он все же не глядя на нее, словно боялся показаться смешным и сентиментальным:
— Цветов садовых аромат
Пленяет нас благоуханьем.
Их в вазу сунуть каждый рад
И превратить тот аромат
Без сожаленья в тухлый смрад
Подгнивших листьев и стеблей.
Когда бы в широте полей
Они нетронуты остались,
Мы б ароматом наслаждались,
Его б вдыхали чуть дыша
И лучше б делалась душа.
Анна улыбалась и принималась гадать:
— Тютчев?
— Холодно.
— Тогда Есенин?
— Опять мимо.
— Неужели Пушкин?
— Скажешь тоже!
— Ладно, сдаюсь.
Тогда он поднимал глаза: ни стеснения, ни скромности, только ехидные довольные искорки:
— Трубецкой, — веско произносил он и тут же сгибался пополам от хохота, видя ее удивленное лицо.
Она каждый раз удивлялась: все никак не могла поверить, что можно так легко, с ходу складывать слова в рифмованные строки, наполнять эти строки смыслом, запоминать их и декламировать с выражением.
— Ты сам придумал? Не может быть!
Что может быть более лестным для мужчины, чем искреннее восхищение любимой женщины? Михаил не скрывал своего довольства, улыбался без ехидства, тепло, открыто. Снисходительно кивал головой:
— Может, может.
А Анна обнимала его, запускала свою узкую ладошку в его густые темные кудри и, растрепав прическу, завороженно говорила:
— Мишка, ты гений!
Где бы они ни оказывались, он всегда находил возможность произвести на нее впечатление. И чаще это были вовсе не широкие жесты, не романтические поступки и не нежные признания. Он демонстрировал мощь интеллекта и силу эрудиции — орудия, перед которыми тут же падали ниц все оборонительные укрепления Анны. Если они плыли в море — рассказывал о моллюсках и рыбах, собирали грибы — вспоминал рецепт старинного прабабкиного засола, лазали по горам — цитировал Бажова и обещал превратить Анну в Хозяйку Медной горы, смотрели кино — рассказывал о том, как подбирались актеры и выстраивались мизансцены.
Он играл разные роли, был при Анне учителем, мечтателем, волшебником. Но больше всего она любила его маску экскурсовода, уносящего ее в прошлое и терпеливо разъясняющего причинно-следственную связь между историческими событиями. Он рассказывал ей о строительстве Эйфелевой башни к Всемирной выставке, об ужасах Тауэра, об отрубленных головах и отравленных младенцах, о жизни Гамлета в датском Эльсиноре.
На Кипре Михаил возил ее в предполагаемый дворец Отелло и в археологический музей, показывал храм Афродиты и средневековые замки, полуразрушенные акведуки и великолепно сохранившиеся амфитеатры. А потом вдруг предложил съездить в монастырь. Анна тогда удивилась, зная его скептическое отношение к религии (отец-ученый никогда не относился к церкви с пиететом и уважения к ней сыну не внушил). Но Михаил, лишь мельком взглянув на ее приподнятые домиком брови, безапелляционно заявил:
— Мы должны это увидеть.
И они поехали и посмотрели. А потом долго сидели возле монастыря на скамейке под тенистым кедром и рассуждали о том, что может заставить человека уйти от общества, терпеть лишения, день за днем выдалбливать себе келью в горе и видеть в этом естественный смысл существования.
Теперь Анне незачем было рассуждать о причинах, способных сподвигнуть личность на добровольную изоляцию. Одну из них она могла назвать легко. Но все же становиться отшельником Неофитом до конца дней ей не хотелось, поэтому и компьютер она приняла как лекарство от скуки и одиночества.
Но были у этого медикамента, оказывается, и другие показания к применению.
— Я все-таки режиссер, Анюта, и режиссер неплохой. Так что работы у меня выше крыши, и, честно говоря, удовольствие мотаться к тебе сюда раз в две недели я себе позволить просто не могу. У меня проекты, репетиции, планы, контракты. Я лицо подневольное.
— Декорации получил и бросаешь? — Анна с ухмылкой прищурилась.
— Зачем ты так?
Анна хотела бы обидеться и наговорить Эдику кучу гадостей, но сдержалась. Положа руку на сердце, обижаться было не на что. Каждое его слово несло даже не долю истины, а самую настоящую правду. Режиссером Эдик был отменным, без работы никогда не сидел и курировать Анину жизнь не нанимался. Мог просто сказать: «Спасибо. До свидания» — и никаких компьютеров не возить, и никаких советов не давать. А он и папку перед ней положил:
— Здесь контакты людей, которые собираются делать ремонт. Они все в восторге от твоей мебели. От подлинного антиквариата не отличишь, а цена не кусается. Так что можно и копеечку сберечь, и друг другу пыль в глаза пустить. Если ты так боишься узнаваемости, можешь даже ни с кем не встречаться. Делаешь эскизы — отправляешь по мейлу, получаешь одобрение — выполняешь работу. Мебель готова, машину заказала, грузчики погрузили и увезли. Деньги — на счете в банке. Ты в город-то съезди, открой.
