А дальше история понеслась в спешном темпе.
В августе 99-го пятнадцать нацболов были арестованы в Севастополе за мирный захват башни Клуба моряков.
В ноябре 2000 года трое национал-большевиков арестованы в Риге за мирный захват башни собора Святого Петра в знак протеста против дискриминации русских в Латвии. В апреле 2001 года я и несколько товарищей арестованы в республике Горный Алтай в горах у границы с Казахстаном. Нас заключили в тюрьму «Лефортово», потом судили в Саратове. В 2003-м летом я приехал в бункер с Павелецкого вокзала.
С осени 2003 года непрерывные акции национал-большевиков нервируют и дестабилизируют Кремль. В сентябре 2004-го следует знаменитое программное интервью замглавы Администрации Президента Владислава Суркова, в котором он помещает «лимоны и яблоки» на «одну ветку», называет нас врагами России, чем стимулирует сближение между партиями оппозиции различных идеологий. В августе 2004 года национал-большевики в знак протеста против монетизации льгот захватывают мирным путем кабинеты в Министерстве здравоохранения. Семеро арестованы и приговорены к пяти годам заключения. Впоследствии приговоры чуть снижены. 14 декабря 2004 года сорок национал-большевиков входят в Приемную Администрации Президента с книгами Конституции РФ и листовками, призывающими президента уйти в отставку. К Новому, 2005 году сам собой разладился и ослаб мой союз с Настей и прекратился. В апреле я встречаю на выставке актрису Екатерину Волкову. Любовь с первого взгляда.
Суд над тридцатью девятью национал-большевиками продолжается и показывает жестокость и одновременно растерянность режима.
Оглядываясь на десять лет моей жизни, нет, я не хотел бы прожить их иначе.
Фауст
Кличка у него была Фауст. Такую кличку нужно заслужить, и не важно, от чего она была произведена, от «фауст-патрона» (он отличался любовью к изготовлению оружия) или от «Фауста» Гете.
Пришел он к нам из ЛДПР. Я уже не помню, чем именно они ему не угодили, сквозь мерцающие сполохи воспоминаний интуитивно нащупываю, ну да, он был революционер, романтик оружия, а они — ну ЛДПР, партия развязных второстепенных бизнесменов, желающих выбиться в люди.
Высокий, носатый, некрасивый, но с блеском в глазах, он явился в мой только что выкрашенный кабинет в только что арендованном полуподвальном помещении на 2-й Фрунзенской и одним движением положил на стол самодельный пистолет с самодельным глушителем:
— Мой подарок вам, Эдуард Вениаминович! — Был 1995 год.
Я прошествовал мимо него к двери и распахнул ее:
— Все, кто есть, ко мне!
Первые нацболы, их было немного, поспешили на зов. Я указал им на стол и на пистолет.
— Этот человек, будьте свидетелями, только что положил мне на стол пистолет с глушителем! В подарок! Заберите свой подарок и уходите! — сказал я. Фауст, тогда его звали только Дима, спрятал оружие в сумку и быстро ушел. Но назавтра вернулся. Уж очень ему подходила наша партия.
Вернувшись, он извинился, сказал, что хотел от чистого сердца, но понимает мою настороженность, он согласен, что это было глупо, я же его совсем не знаю. Я посмотрел на него и не отверг. Людей у нас было еще мало, а он вроде бы выглядел искренним.
Он помыкался с нами какое-то время. На фотографиях первой нашей демонстрации, она случилась только 7 ноября 1995 года, он есть, среди горстки первых нацболов, рядом с художником Кириллом и прапорщиком Витей. Кривоносый, в кепочке, глаза как два буравчика…
Зачем я о нем пишу? Чтобы показать, что вот и такие люди есть — запутанные, кривые, а не только целеустремленный к успеху ровный средний класс… Я вообще-то вспомнил о нем потому, что мы его не так давно, прошлым летом, похоронили, и сцена похорон была впечатляющая.
Но вернусь в 1995-й и 1996-й. Год он с нами проваландался. У него время от времени вспыхивали идеи, больше криминальные, чем радикальные. Как-то он принес мне показать изготовленную им в виде жестяной банки пива зажигательную бомбу. Он говорил, что такую банку можно оставить в любом месте, в любой офисной корзине, но через нужное количество часов она сама взорвется и запылает. В другой раз он принес мне стреляющую однозарядную авторучку в подарок. Авторучку он сделал сам, красивый предмет, но я отказался: держать такую при себе было опасно, сразу срок дадут. Потом он стал с нами скучать. И перестал появляться, хотя как партия мы наращивали силы, у нас появились организации аж в 36 регионах.
Через несколько лет я узнал, что его посадили. Случайно. Напился, поскандалил с женой. У него была жена, и, надо сказать, незаурядно красивая жена, и вот он напился и поскандалил. И ударил красивую жену, а она вызвала милицию. К моменту прихода милиции он был уже трезв. Потому милиция, пройдясь по квартире, с некоторым удивлением отметила универсальный токарно-фрезерный станок, но мало ли чудаков в Москве, и уже собиралась уходить, но младший сержант заметил незадернутую до конца, высовывающуюся из-за занавески на стене цветную фреску. Из любопытства отдернул, а там, батюшки святы, что называется, огромный портрет Гитлера! Он, Фауст, был ко всему гитлеристом и неплохим художником.
Тогда милиционеры взялись за квартиру основательно и нашли и самодельное оружие нескольких видов, и глушители, и даже самодельные патроны. Ну ясно, он уехал в тюрьму на несколько лет как умелец-изобретатель, не за портрет Гитлера, конечно.
Затем я забыл о нем прочно. Годами ничего о нем не слышал, хотя несколько нацболов имели с ним какие-то минимальные связи. И вот душным летним днем я получил СМС: «Эдуард, Фауст умер. Кремация завтра в 12 часов на Николо-Архангельском кладбище в Балашихе». Писала одна наша девушка, активистка.
Я поехал из сентиментальности. Нацболы умирают чаще других людей. Фауст был из первых нацболов, так сказать, первый блин комом. Тело еще не привезли, и десятка полтора собравшихся, мы стояли и переговаривались. Оказалось, он повесился либо его повесили в подмосковном СИЗО. А накануне он убежал, но не из СИЗО, а с поселения. Но и это было не всё. Оказывается, после первого срока он вышел и несколько лет прожил тихо, продал квартиру, скитался, наконец устроился на дохлый старый заводик, где опять взялся за старое — стал изготовлять самодельное оружие. Опять его взяли случайно, чем-то он там размахивал в пьяной ссоре в баре.
Дали ему немного и в последний год перевели на поселение, ну это самый легкий вид наказания, когда только спать приходишь в исправительное заведение, а целый день работаешь, а вечер проводишь как хочешь. Ему оставалось меньше года, когда он сбежал. Сказал, что если поймают — повесится, в тюрьму больше не может пойти.
Так и случилось. Его поймали и поместили в СИЗО в Подмосковье. И он повесился, или, может быть, его повесили.
Потом подъехала «газель» с тентом. В кузове лежал большой труп в плохом костюме, с огромным галстуком. Шея у трупа была раздута. Гроб был такой дешевенький, что у меня защипало в глазах. Я что-то сказал у его изголовья. Что-то вроде: «Спи спокойно, товарищ Фауст».
