Старый город хранил внутри себя скелет прежнего, и по его полурассыпавшимся костям Кенни пробирался уверенно, помня каждую преграду и каждую почти невидимую лазейку. Через час он вышел на неровную, плохо забетонированную площадку, справа от которой валялись груды качелей и горок, облезших и рыжих от времени, а слева высилась пирамидка обшитого металлическими листами ангара.
Места, подобные этому, на карте города не обозначались никак. Это были слепые пятна цивилизации, язвы и раны, благополучно забытые в стремительно обраставшем опухолями организме.
Серая площадка, обдуваемая ветром, никаких тайн, казалось, не хранила, но Кенни знал, что под цементной пробкой когда-то погибли, задыхаясь, тысячи бездомных, и знал, что справа, почти невидимый в траве, есть узкий проход-нора.
В нее он и полез, задержав дыхание и считая про себя. Досчитав до ста, он попытался выпрямиться и смог нащупать руками расширившийся земляной проход.
В полной темноте, на согнутых ногах, он двинулся вперед, снова считая, и через сто шагов свернул налево.
Появились ступеньки, небрежно выбитые в рыхлой земле. Оскальзываясь, Кенни побрел вниз, уже различая вдали белую точку света.
Ориентируясь на нее и не обращая внимания на боковые коридоры, он ускорил шаг. Вдруг земля двинулась и поплыла. Кенни вздрогнул и перевел дыхание. От нехватки воздуха и тесноты, решил он, хватаясь руками за стенки.
Свет-то впереди, вон он, свет.
Все должно быть хорошо…
Но земля уплывала, и Кенни начало подташнивать. Он попробовал кинуться бегом и упал, не сделав и пяти шагов.
Посыпались за шиворот холодные комья и мелкий песок.
Свет становился ближе, но теперь почему-то виднелся слева, а не прямо перед Кенни.
До него оставалось каких-то двадцать метров, и Кенни пополз, крепко хватаясь за грязные плиты пола, плиты, которыми когда-то были вымощены аллеи и дорожки прежнего старого города неизвестной теперь эпохи.
Такими же плитами была выложена обширная зала, замыкающаяся вверху треснувшим куполом. Свет, серый и белый, излучали сваленные вдоль стен длинные волокна, подключенные к вибрирующему генератору. Грудами лежащие черепа и тонкие кости рук, толстые бедренные кости и выгнутые ребра, покрытые пылью, аккуратно были свалены в центре. Остальное пространство занимала медленно шевелящаяся толпа.
Кенни не выхватил ни одного значимого лица, все они, будто присыпанные мукой, были одинаковы, симметричны и виделись плоскостями с дырами глаз и рта.
Лица перемещались, наплывали друг на друга, рты жевали или синхронно раскрывались, и все скопление смахивало на стаю еле живой рыбы, колыхающейся в толще мутного аквариума.
Кенни вошел, пригнувшись, и раздался треск. Трещина купола разошлась, будто лопнула ткань, разрываемая чьими-то руками, и огромная выгнутая часть его медленно повалилась вниз, смахивая на половинку разбитого яйца.
Вибрирующий гул заглушил жалобные крики. Запах пыли, отходов и кислятины разбавился запахом внутренностей от разломленных пополам тел и вспоротых животов.
Задыхаясь, Кенни побрел между бездомными, медленно отползающими от места падения купола. Он закрыл лицо ладонью, зажмурился. Мелкая белая пыль поднялась в воздух и колыхалась пластами.
Не самое удачное время, подумал Кенни, но все же пополз на груду черепов и на самой верхушке выпрямился, выставил вперед ногу и крикнул:
– Слушайте меня! Хватит ныть! Слушайте!
Под разбитым куполом еще возились и стонали, но Кенни перекрикивал стоны, иногда опасливо поглядывая на потолок: чудится ему или нет медленное плавное вращение?
– Я! Выведу! Вас! Наружу! Я! Сделаю! Вас! Людьми! Я! Могу! Вас! Защитить!
Бледные лица обратились к нему безо всякого выражения.
Кенни помолчал немного и крикнул:
– Я – бездомный! Я разговариваю с людьми! Я имею на это право! Вы – имеете на это право! Я – здесь родился! Я – здесь рос! Я – такой же, как и вы! Я! Вас! Выведу!
Молчание и стоны.
– Я воспитан богом! Он обещал мне спасти вас! Началась война! Вы послушались меня и остались живы! Вы должны слушаться меня дальше! Оставайтесь здесь, пока не кончится война! Я дам знак! Я дам знак, и тогда вы выйдете отсюда и сможете разговаривать с людьми! Не выходите отсюда! Вы умеете терпеть! Терпите голод! Терпите жажду! Оставайтесь здесь! Ждите, пока я не подам знак!
Стоны стихли. Взгляды стали внимательнее, и теперь Кенни стал кое-кого узнавать: безымянного старика, который когда-то покорил его длинной и путаной сказкой о других планетах; женщину, которой камнями отбивали ногу, зараженную грибком, – она все еще жива, но культя замотана тряпками. Он узнал и того человека, который, поговаривали, приходился ему то ли братом, то ли… Узнал немого с рыжей бородой. Немой умел показывать фокус с пятью камешками – никогда не угадаешь, сколько камешков спрятано в его ладони.
Кенни помнил их всех. Детская память сохранила образы отчетливыми и свежими, но образов было куда больше, чем оставшихся в живых, и он то и дело искал глазами тех, кого нельзя уже было найти. Искал девушку, с которой вместе нашли и пытались вырастить котенка; искал человека, который хотел убить его и не смог справиться; искал сумасшедшего, поющего веселые песенки, калеку, умеющего добывать сладости, двух сестер с выеденными грибком лицами – они почему-то помнили его день рождения или придумали его сами и подарили однажды пачку сигарет.
Многие из тех, кто запомнился ему перед отправлением к мамочке-коллекционеру, пропали, но многие остались, и Кенни считал себя обязанным помочь им, возвести на один уровень с людьми и поставить выше.
Ему очень часто приходилось слышать о местах, где все по-другому. Старик говорил, что самые хорошие люди убрались на другую планету. Эвил говорил, что где-то существует справедливый мир. Шикан говорил, что есть мир богов, куда попадет каждый, кто верит.
Кенни долго искал пути в эти волшебные места, но в итоге пришел к выводу: ничего этого нет, и если чего-то хочешь, нужно добиваться самому.
Теперь до нового, справедливого, сказочного мира богов оставалось два шага, и пусть в топках сгорят сотни и тысячи бездомных – все ради будущего; но этих, с кем он рос и кого помнил, он сохранит и выведет в новый мир.
Осталось совсем немного.
Осталось сберечь их до конца войны, а потом привести к Шикану и сказать: вот твои новые слуги и адепты, дай мне быть над ними главным, и Шикан разрешит, он обещал…
Кенни обводил глазами зал, избегая смотреть туда, где под завалами корчились в муках погибающие бездомные, и потому не увидел, как из того же коридора, из которого появился он сам, выбрались сначала Морт, потом Эру и застыли на маленькой площадке над залом.
Эру прислонился к стене и внимательно слушал его, прикрыв глаза. Морт водил пальцем по тонкой пластинке экрана, разделив внимание пополам: он и слушал, и отдавал приказания отрядам меха, врезавшимся в оборонные линии армии.
