Только это странно. Как хотите, но странно!.. В этом районе
серых фасадов, тесных тротуарчиков, высоких крылечек старинных «доходных
домов», переделанных в учреждения, не было ни кафешек, ни забегаловок, ни
дешевых магазинов «джинсовой одежды», да и от метро не близко, минут пятнадцать
быстрым ходом! Здесь отродясь не резвились отроки – их принято теперь называть
подростки, – не пили пиво, не били стекол, не матерились, не совокуплялись на
лавочках, в общем, культурно не отдыхали!..
– Вы говорите, сигнализация несколько раз срабатывала? –
подходя, спросил Волков у Маши.
– Вроде да.
– Вы сами слышали?
– Вроде нет.
Волков посмотрел на нее.
– Это что значит? Слышали, но не вы? Вы, но не слышали?
– Нет, нет, Павел Николаевич, я не слышала, то есть, может,
и слышала, но не помню! Мне потом кто-то из ребят сказал, что она весь день
пищала, его сигнализация!
– А кто сказал, не помните?
Маша честно подумала и ответила, что не помнит.
– А... зачем вы все это проделываете, Павел Николаевич?
Волков пожал плечами и придержал перед Машей тяжелую входную
дверь.
– Сам не знаю, – признался он. – Мне все как-то не верится,
что Коля погиб так... глупо.
Маша покивала горестно, Волков пропустил ее вперед, к лифту,
а сам сунулся в окошечко, за которым помещался охранник, бритый молодой и
сонный детина. Их было несколько, и все одинаково бритые, молодые и сонные.
Волков их все время жалел, честное слово, жалел!..
Вот сидят они за стеклом, провожают взглядами входящих.
Когда не провожают, играют под столом на телефонных аппаратах в игру под
названием «Большие гонки», а может, «Джунгли». Телефоны они держат так, чтобы с
этой стороны стекла было не видно, чем именно они заняты в так называемое
«рабочее время». У самого продвинутого, умеющего читать, в верхнем ящике стола,
застеленном непременной газетой, лежит захватанный детектив, который он читает,
кося глазами и прикрывая ящик пузом так, чтобы тоже было не видно.
В их работе нет никакого смысла, ибо в шесть часов их
отпускают по домам, и стеклянная будочка пустеет. «Отразить нападение» они не
смогут, потому что слишком неповоротливы, тяжеловесны и несообразительны, да и
нападать вряд ли кто-то захочет.
В их жизни, казалось Волкову, тоже нет и никогда не будет
смысла, потому что, посидев до шести на стуле в будочке на работе, они
пересаживаются на поролоновые диваны дома и уставляются в телевизоры, как
давеча таращились в «Джунгли» или «Большие гонки».
Самое сильное переживание – футбол по шестому каналу или с
тещей поругаться.
Самое жгучее желание – свалить от супруги на рыбалку.
Самое лучшее развлечение – пивко охлажденное, да водочка, да
под соленый огурчик и черный хлебушек в гараже у Сереги или у Санька.
И все. Больше никогда и ничего. Больше никуда и ниоткуда.
Больше никак – не так и не сяк.
Жизнь уйдет, а они, эти из будочки, даже не догадаются о
том, что она была! Не успеют проснуться, умыться, оглянуться по сторонам –
может, есть все-таки что-то интересное, жгучее, острое, трагичное, веселое,
странное, забавное, любовное!
«Впрочем, – остановил себя Волков, – мало кто знает, зачем
живет. Или уж какие-нибудь заумные мудрецы, или, наоборот, дураки.
Вот ты, Волков, знаешь, зачем живешь?..
А Коля Сиротин зачем жил? И зачем погиб?..»
Волков, сунувшись в окошечко к охраннику, оказался очень
близко к нему, так что тот даже подался назад.
– Здрасте, – сказал охранник растерянно. В желтых
заскорузлых пальцах он крутил телефон, и несло от него перегаром, смешанным с
мятным вкусом жвачки «белоснежность и буйство свежести». Буйством несло
особенно.
– Камеру так и не исправили? – душевно спросил Волков.
Охранник собрал на лбу складки, и уши у него немного
покраснели.
– Чего исправили?
– Камеру починили, спрашиваю? Камеру наблюдения, – пояснил
Волков, стараясь быть терпеливым и жалеть охранника, у которого жизнь проходит,
а он даже не замечает. – Камера у нас не работала, которая на улицу смотрит.
Починили?
Охранник распустил складки на лбу и посмотрел на мониторы,
подрагивающие черно-белой картинкой перед самым его носом. Три монитора
показывали немое кино, а четвертый был темен и пуст.
– Нет, – сообщил охранник Волкову. – Так и не работает.
Волков кивнул и вылез из окошечка.
Если бы камера работала, можно было бы посмотреть, кто из
его сотрудников выходил вчера на улицу под вечер, перед самым происшествием.
Впрочем, Волков не знал в точности, пишет камера или так, для «форсу»
поставлена. Может, она и не помогла бы!..
– Павел Николаевич!
– А?
Теперь уже охранник до пояса высунулся из будочки – половина
его была на воле, а половина за стеклом, синяя форменная рубаха задралась, и
мятые брюки лоснились.
– Павел Николаевич, а правду говорят, что с восьмого этажа
вчера человек выпал?
Волков кивнул.
– А как оно вышло-то?
Волков пожал плечами.
– И не спасли?
Волков отрицательно покачал головой.
Охранник поторчал еще немного, а потом плюхнулся обратно на
продавленный дерматиновый стул. Вид у него был задумчивый.
– Павел Николаевич, а что вы все спрашиваете, смотрите? Или
вы... подозреваете что-то? – Маша смотрела на него с любопытством. Ее
любопытство отражалась во всех зеркалах, которыми был увешан лифт.
– Подозреваю? – переспросил Волков почти натуральным
голосом. – Ничего я не подозреваю. А почему вы вчера сидели так поздно, Маша?
Или у вас тоже отчет, как у Ускова?
– Я мужа ждала, – быстро сказала Маша и поправила перед
одним из зеркал локон. – Он должен был за мной заехать.
– Заехал?
– Ну да. Конечно.
– Вы... у себя в комнате сидели?
– Конечно. Я не просто так сидела, я работала!
– Да верю я, верю, Маша! Конечно, вы работали!
Лифт дрогнул, останавливаясь, и Волков спросил напоследок:
– И вы никуда не отлучались, и к вам никто не заходил?
Маша пожала плечами. Вид у нее был растерянный.
– Нет, ну, я выходила, конечно! Но... Нет, но какое это
имеет значение?! Конечно, ко мне кто-то заходил, днем девочки забегали. Мы чай
пошли пить, потом еще Ира Тимофеева заглянула, потом...
