Стукнула дверь, дернуло сквозняком, и, превозмогая стук
лошадиных копыт и звук начищенного гонга в голове, Волков оглянулся.
– Что вы к ней пристали? – мрачно спросил вошедший Осипов. –
Какое вам дело до нас?!
Никаких «нас» нет, в этом все дело. Это тебе хочется, чтобы
были. А у нее «муж хороший», дочь и Новый год на носу.
Ты так и не понял?
– Послушайте, – сказал Волков, морщась, – мне нет дела до
ваших... личных отношений. Мне важно знать, кто и зачем мне врет, и пока
получается, что врут все!
– Я вам не врал.
– Тише, – попросил Волков. Лошадиные копыта заглушали все. –
Вчера вечером вы вышли из бильярдной, заглянули в эту комнату и вернулись
обратно, да?
– Я сказала, чтобы он зашел минут через двадцать, –
объяснила честная Маша.
Волков кивнул.
– Вы зашли через двадцать минут, оставив Рыбалко и
Камаровского играть на бильярде. Вы долго разговаривали, а потом ушли. Верно?
Осипов кивнул.
– В результате объяснения вы поняли, что ничего не
изменится, и вам стало совсем тоскливо.
Осипов смотрел на него молча.
– Вы решили уволиться, чем раньше, тем лучше, и прямо с ходу
написали заявление. Поэтому вы там вчерашнее число поставили, а не сегодняшнее,
да?
Осипов пожал плечами.
– Вы отсюда вышли вместе?
– Нет, – сказала Маша Данилова. – Игорь... убежал, а я еще
какое-то время сидела. Я плакала, понимаете?.. Я не могу так сразу, а он
очень... решительный. А потом, когда закричали, что Сиротин упал, я тоже
выбежала...
Волков посмотрел на Осипова, который мрачнел с каждой
секундой.
– Игорь, вы видели кого-нибудь в коридоре?
У Осипова стало лицо, как у архиепископа Кентерберийского,
которого в середине проповеди прихожанин из последнего ряда спросил, который
теперь час.
– В коридоре?! – переспросил он с изумлением. – В каком
коридоре?!
Он думал о Маше, о своей необыкновенной, единственной в мире
любви, о своих необыкновенных, никогда не бывавших ранее отношениях с любимой,
у которой есть муж и дочь, о своих несбывшихся надеждах, о несправедливости
жизни, а тут вдруг какой-то коридор!..
Такая проза.
– Вы никого не видели? – терпеливо повторил Волков. – Вы
выскочили, нервничали, побежали заявление писать, или куда вы побежали? Курить?
– Нет, к себе. Я здесь много курил.
– Это я знаю. В коридоре никого не было?
– Усков был, – сказал Осипов, который вдруг вспомнил. –
Точно, был Усков. Он в окно смотрел, а в руке у него кружка была. Он мне еще
стал объяснять, что за водой ходил, чтобы кофе сделать...
Ну да. А через несколько секунд погиб Сиротин. Может, через
минуту.
– Ваше заявление я подпишу, – сказал Волков Осипову. – Если
хотите, подпишу даже вчерашним числом. Так что завтра можете на работу не
приходить.
Глаза у Маши Даниловой, примерной жены, отчего-то налились
слезами.
Осипов помедлил, а потом сказал:
– Спасибо.
Волков, которого они больше не интересовали, рассеянно
кивнул, постоял, подумал и почти бегом бросился в свой кабинет.
Там он откопал на столе телефон, нажал кнопку и стал ждать.
Его опять бросило в жар, и он скинул с плеч пиджак.
– Юлька, – сказал он, как только ответили, – ты зачем вчера
приезжала ко мне на работу?..
– Господи, боже мой, – пробормотала в трубке жена, именно
его жена, а не туманность Андромеды, – откуда ты знаешь?
– Знаю. Зачем?
Она вздохнула. Волков ждал.
– Давай вечером поговорим?
– Нет! – завопил Волков. – Нет!! Прямо сейчас! Юля!!!
– Что ты орешь?
– Я не ору!!!
– Волков, ты что? Что с тобой случилось?
– Юлька, у тебя есть любовник?
Непонятно, чего он ждал, какого ответа, какого всплеска
эмоций! Непонятно, что бы он стал делать, если бы она ответила «да» или
превратилась в туманность Андромеды!
Копыта все молотили в голове, и оказалось, что это вовсе не
скачки, а атака конницы Семена Михайловича Буденного.
Его жена в трубке вдруг захохотала – так, как хохотала
всегда. Так, как будто никакой туманности вообще никогда не было.
– Что ты выдумал? – спросила она и опять захохотала. – С
чего ты взял-то, Волков?
– С того, что ты меня разлюбила.
– Нет, – сказала Юля, и Волков понял, что это правда. – Нет,
конечно. Мне казалось, что это ты меня разлюбил. Ты совершенно перестал
обращать на меня внимание. Ну, не в том смысле, что розы приносить но пятницам,
а в том смысле, что...
– Да, – сказал Волков, – я понимаю. Ты перестала говорить, а
я перестал слушать. Только почему ты перестала говорить?
– Я от тебя очень устала, – сказала Юля в сердцах. – Ты же
невозможный мужик! Раньше хоть дети со мной разговаривали, а теперь вообще
никто! Я живу, как в Антарктиде! А я же еще молодая, Павлик!
– Что? – спросил в отдалении бодрый детский голосишко, и Юля
сказала мимо трубки:
– Это я не тебе!
– Я буду разговаривать, – поклялся Волков. – А зачем ты
вчера приезжала? Поговорить?
Юля помолчала.
– Я хотела пригласить тебя на свидание, – сказала она
неохотно. – Ну, как когда-то было! А потом передумала. Так невозможно, когда
все время я! Хоть бы один раз ты меня куда-нибудь пригласил! Один раз за
двадцать лет!
– Я приглашу, – растерянно пообещал Волков. – Ты только меня
не бросай, а?
Она вздохнула.
– Да я и не собиралась, – призналась она грустно. – Я
думала, пусть все идет, как идет. Если ему нравится так жить, будем жить так,
что ж теперь делать. Но я все время вспоминала, как мы жили раньше, и это
ужасно, Павлик, то, что стало теперь.
– Это точно.
– И ты во всем виноват!
– Конечно, – согласился Волков. – Конечно, я! Но ты же меня
не бросишь?
– Нет, – сказала Юля. – А ты меня?..
– Я тебя люблю.
– Я знаю.
И они помолчали, как будто ничего не случилось, как будто
все не стало на свои места, как будто не вернулось то, что было еще так недавно
и так давно.
