Вдруг зазвонил телефон, и Волков втянул голову в плечи.
Достав аппарат, он долго смотрел на него, собираясь с силами, чтобы ответить, и
мечтая только об одном – чтобы он перестал звонить.
Он не переставал, и Волков точно знал, что не ответить он не
может.
И он ответил.
Когда он вышел из ванной, свет в квартире был потушен, даже
слабая ночная подсветка идиотского круга на потолке, придуманная дизайнером, и
та не горела.
Шаркая и спотыкаясь, Волков добрел до спальни, где тоже было
темно.
Темнота излучала враждебность, как будто искрила.
Волков разделся и лег, словно нырнул в омут этой самой
враждебности. Он лег и вытянул руки поверх одеяла, изо всех сил стараясь
случайно не коснуться того, чего никак нельзя касаться.
Так он лежал долго.
– Зачем ты приехал? – спросили из темноты, и враждебность,
казалось, запульсировала.
Волков покосился во враждебную сторону и слегка пошевелил
пальцами, чтобы разогнать ядовитое облако, надвигавшееся на него. Разговаривать
не было сил.
Зато очень было жалко себя.
«Ну, может, на сегодня уже хватит, а? Ну, хотя бы на сегодня!?.
Ну, пожалейте вы меня кто-нибудь, смилуйтесь надо мной!..»
Но, видимо, помилование сегодня не предполагалось. Может,
депеша запоздала? Или ее позабыли отправить?..
Он надеялся отмолчаться, хотя понимал, что из этого ничего
не выйдет.
И не вышло.
– Ночевал бы там, где был до трех часов, – сказали из
ядовитого облака. – Чего туда-сюда метаться!..
– Я был на работе.
– А-а. Ну, значит, на работе и заночевал бы.
Волков лежал и смотрел в потолок, по которому плавали тени.
Интересно, откуда тени на потолке?..
Когда он был маленький, на потолке всегда были интересные
тени. Пиратский корабль. Еще космонавт в шлеме, он получался почему-то, только
если мама неплотно прикрывала дверь. А когда плотно, космонавт исчезал, зато
появлялся верблюд, очень грустный. Маленький Волков не любил верблюда. Больше
всего он любил корабль, и ему хотелось мчаться на нем по синему морю, и чтобы
паруса щелкали от тугого и свежего ветра, и ванты были натянуты, и чтоб капитан
командовал: «Поднять брам-стеньги! Поставить аксели!», а храбрый юнга
карабкался бы по вантам, как кошка!..
Маленький Волков не знал, кто такой Питер Пенн, и книжки
такой не читал, но шхуна и юнга ему очень нравились, и хотелось туда, на
корабль, где его не было и быть не могло, да и самого корабля не было тоже!..
Всегда хочется туда, где нас нет и быть не может.
Хорошо там, где нас нет.
Впрочем, этой мудрости маленький Волков тоже не знал.
Он лежал и вяло думал – я не могу, не могу, – а потом
оказалось, что он спит, потому что вдруг проснулся.
Он проснулся, открыл глаза – нет никаких теней на потолке,
не летит по нему пиратская шхуна, и бравый капитан не кричит: «Травить
стаксель-шкоты!» и не кладет швербот в галвинд!
Утро было серенькое, мрачное, но все-таки утро.
«Я опоздал, – понял Волков. – Я проспал работу.»
Впрочем, наверное, ему повезло, что он проспал, и его нет на
работе!..
Нехорошо сейчас в офисе, несмотря на то что там его нет!..
К тому времени, как начальник появится, коллектив будет
оповещен и хотя бы от созерцания недоумевающих физиономий он будет избавлен.
Станет созерцать скорбные.
Он поплелся в ванную, чувствуя вялость и нечистоту, как
будто он три недели ехал в общем вагоне.
Когда он вышел, оказалось, что Юля почему-то дома.
– Доброе утро, – издалека сказал Волков.
Она даже не повернулась. Она смотрела телевизор, утреннее
шоу «Доброе утро!» – «а сейчас наш опытный дизайнер Александра Скрыпник
расскажет, как сделать бусы на елку из раскрашенных гуашью баранок!» и даже по
ее спине Волков понял, что ничего хорошего в его жизни больше не будет.
По крайней мере сегодня не будет точно. И завтра. И через
месяц тоже.
Как хорошо все было еще так недавно! Или это было давно?
Он вошел в кухню – Юля брезгливо подвинулась, чтобы он, не
дай бог, ничем ее не задел, – и стал варить себе кофе.
Может, яйцо еще сварить?.. Что еще можно сварить? Сосиску?
– Юль, – спросил он, делая первую попытку, – ты будешь кофе?
– Нет, спасибо. Я уже пила.
Она давно с ним разговаривала так, как будто он был
бестолковой домработницей, а она утомленной его необыкновенной тупостью и
непригодностью к жизни хозяйкой.
Нет, спасибо, не нужно.
Да, хорошо, положи под зеркало.
Нет, извини, я занята.
Да, я постараюсь не забыть, но не обещаю.
Волков смотрел, как закипает кофе в турке – медленно берется
с краев, а потом заливает серединку и поднимается коричневой ноздреватой
шапкой.
Он налил себе в большую кружку, сел, так и не решив, что
именно еще сварить, и вдруг ему захотелось пожаловаться. Ну, чтобы Юля его
пожалела. Она ведь жалела его когда-то – когда он уставал, болел, не знал, что
делать!.. Когда с работы выгоняли, когда мама умерла, когда машину разбил,
когда ногу сломал на лыжах! Совершенно точно жалела, и он помнил ее жалость –
действенную, добрую, немножко перебирающую через край, немножко слишком
серьезную.
И ему так захотелось этой жалости, просто немыслимо, и он
даже представил, как Юля станет хлопотать над ним, ахать, утешать, гладить по
голове! Она всегда гладила его по голове, когда жалела.
– Юль, – сказал Волков дурацким голосом, и она на него
посмотрела, – ты представляешь, Сиротин вчера погиб.
– Как? – оторопев, спросила жена. – Он же был жив и здоров,
я точно знаю!
– Ну да. А потом погиб, уже под вечер.
– Как... погиб? Умер? У него инфаркт, что ли, случился?
– Он в окно вывалился, – скривившись от воспоминаний, сказал
Волков и хлебнул из кружки. Во рту стало горячо и горько.
Юля помолчала.
– Пьяный?
– Трезвый.
– Как он мог трезвый выпасть из окна?
– У него в машине сигнализация сработала, он полез смотреть,
не удержался и съехал с подоконника. И разбился насмерть. Милиция приезжала и
«Скорая». Я Зине звонил, ночью уже.
