– День такой случился, – попытался оправдаться Басарга. – Все лишнего наболтали.
– Ты токмо царю ее не выдай! – спохватилась кравчая. – Не то нам всем головы поснимают, что отговорить не смогли! А ее остановишь, как же… Дикарка!
– А что заговор?
– Иоанн, как известие пришло, Владимира Старицкого вызвал и в Нижний Новгород послал, войско для похода собирать. Но супротив кого, не сказал. Видать, еще не придумал. Государь хитер. Зачинщика выдернул, без него бояре новгородские бунт не начнут. И Старицкий без бояр и литовцев, как волк без клыков. А пока суд да дело, Гришка Бельский сыск ведет и ниточки все раскручивает.
– Это который Малюта? Он мне особо умным не показался.
– Зато старательный, – обняла Басаргу за шею княжна. – Я видела, у бани из трубы дым валит. Небось уже горячая. Тебе спинку потереть?
Две недели подьячий Леонтьев наслаждался покоем. Хотя, конечно, порою тревожился из-за царского поручения. Карст Роде, истоптав все ноги до крови, ни одного подходящего для морских схваток судна так и не нашел – ни вблизи от столицы, ни далеко, добравшись до Волги и до Оки. А отвечать за неудачу кому? Не пленнику, конечно же, а ему, слуге государеву.
Наконец, в один из вечеров датчанин, постоянно морщась и прихрамывая, сообщил:
– Подобрал я одну посудину в Коломне. Хвалить ее не за что, но ничего лучше вовсе нет.
Выбор морехода, как ни странно, пал на новгородский шитик: огромную плоскодонку в полсотни шагов в длину и двадцати в ширину, более всего напоминающую баржу с мачтами. Прозвище свое эти простенькие суда получили за то, что их на скорую руку сшивали из досок ремнями или прутьями, когда вдруг требовалось доставить куда-то много товара. Обходились они недорого, прочностью особой не отличались, больше одного сезона ходили редко. Зачастую, добравшись до места, купцы просто разбирали их на товар – доски ведь, известное дело, тоже денег стоят.
Этот шитик от прочих отличался разве что размерами и наличием палубы. Или точнее – настила, защищающего какой-то груз от непогоды. То ли купцу муку перевезти понадобилось, то ли порох, то ли еще что такое же капризное. Посему у плоскодонки и образовался трюм в рост человека глубиной. Для хозяина и команды были сколочены сарайчики на носу и на корме. Неказистые, но при солидных размерах шитика – три десятка людей в них втиснуться могло. То есть спрятаться от дождя и ветра и даже спать, вытянувшись во весь рост, хотя и толкаясь локтями.
– Ты чего, белены объелся, Роде? – только и развел руками подьячий. – Доски сосновые, сбито на гвоздях, пропитки нигде никакой… Да эта баржа через несколько лет сама прямо под ногами развалится. Просто сгниет, и все!
– Ну, боевому кораблю столько еще прожить надо, коли война намечается, – пожал плечами датчанин. – Без киля по волнам скакать будет, что лягушка, и курс держать замучаемся. Но размер у нее подходящий, как раз с каракку. Три мачты в наличии, я даже глазам в первый раз не поверил. Течь есть, но небольшая. Вахтенный вычерпывать успеет. В трюме откосы и подпорки для прочности можно за день добавить, леера заместо бортов и вовсе за час натянуть. Пара дней – второй настил на палубу сделать, опять же для прочности. Ванты, паруса… За неделю в порядок приведу, в тридцать рублей уложимся. Да полста за саму лоханку.
– Ты это серьезно? – Басарга прошелся по шитику, слегка приподнятому половодьем над берегом, на котором судно, видимо, и зимовало. – Это не корабль, это убожество какое-то!
– Может, и так, господин, да только у нее есть один большой плюс. При такой ширине и плоском дне сие убожество не перевернется, даже если десять больших бомбард на палубу поставить. И дать полный залп с одного борта. Ну, и скорость будет неплохой при малой волне. В большую она, понятно, зароется.
– Неделя, говоришь? – задумался подьячий. – Да, хуже некуда. Но на безрыбье… Покупай и делай. Только раскрась все потом поярче: синим, красным, желтым, и на Москву-реку к Кремлю отгони. Иоанн Васильевич наверняка посмотреть захочет, за что казна столько денег отвалила и чем мы море станем покорять. Понял?
– Дело знакомое, – засмеялся датчанин. – Сделаем красиво! Токмо тогда еще рублей десять сверху. Надстройки изнутри кошмой обить, рундуки и шкафы сделать да снаружи застругать и маслом вареным промазать, фальшборт надстроить. В трюмы короли, знамо дело, не лазят. Но в каюту могут зайти, с ней придется постараться.
Дело свое Карст Роде и вправду знал неплохо. В неделю, конечно, не уложился – но за девять дней превратил страшный видом шитик в нарядную игрушку, словно с лубочной картинки: синий корабль с желтыми фальшбортами, все двери, окна и углы надстроек прокрашены темно-малиновым цветом, палуба отливала янтарем из-за трех слоев вареного масла, каюты выстилали ковры и украшали шкафы с резными дверцами. На носу шитика восседала миловидная девушка. Кого она должна была изображать, следовало из названия корабля: «Веселая невеста».
Правда, корпус от этих дополнений течь не перестал – но вот второй настил свое дело сделал – палуба больше не прогибалась и даже не поскрипывала, а в местах для установки пушек Роде накатил даже третий, поперечный слой из толстого теса.
К концу апреля в Москву наконец-то добрались холопы из поместья, и с их помощью датчанин перегнал шитик к причалу у Боровицких ворот Кремля, где на него общими усилиями и стали устанавливать чугунные пушки со столь большими стволами, что в них запросто бы пролезла упитанная курица. Дело было невиданным, незнакомым, а потому двигалось медленно.
Интерес к чуду диковинному среди москвичей оказался столь велик, что Иоанн приказал выставить стрелецкую стражу, дабы отгоняла любопытных. Сам же государь до времени не приходил. А вот Мария Темрюковна не утерпела, прискакала со свитой из десятка таких же молодых девиц, среди которых княжна Шуйская казалась самой великовозрастной. С седла спускаться не стала, посмотрела издалека. Поймав взгляд подьячего, помахала ему рукой, сказала что-то Мирославе. Но что именно – княжна так и не передала.
Только к шестому мая – в день святого Георгия Победоносца, корабль был наконец-то готов к первому походу. Не полностью – трюмы пока еще оставались пустыми, ни пороха, ни ядер, ни съестных припасов в них не погрузили. Но пушки и пищали стояли на местах, ванты были натянуты, паруса подвязаны к реям, а холопы более-менее разобрались, как со всем этим хозяйством управляться.
Похоже, через кого-то из опричников Иоанн Васильевич за хлопотами своего подьячего присматривал, поскольку именно в этот день, где-то после полудня, государь вышел из Боровицких ворот в сопровождении небольшой свиты, из которой Басарга узнал только Михайлу Воротынского и Дмитрия Годунова.
Худородный Годунов, сумевший вернуть из Крыма на отчину царского брата, ныне был уже не тем запуганным помещиком, коего Басарга со товарищи допрашивал в пыточном подвале. Ныне он ходил с высоко поднятой головой и широко развернутыми плечами, в шитой золотом ферязи да шубе собольей, бороду носил длинную и окладистую, шелковистую, вычесанную с любовью и с краю в косичку заплетенную. Сразу видно – не простой смертный идет, постельничий царский вышагивает. Даже родовитый князь Воротынский таким гоголем не красовался. Иоанн же в очередной раз оделся игуменом, смотрясь этаким тихим черным вороном в окружении распушившихся токующих павлинов.
