Волей-неволей Басарга с побратимами и оставшийся в Городище небольшой караул оказались тюремщиками. Задержанных становилось все больше, и вскоре перевалило числом за сотню, их требовалось не только охранять, но и кормить, выводить по нужде – будучи постоянно готовыми к бунту. Маленькому гарнизону стало не до Новгорода, и о событиях в нем опричники узнавали лишь из редких слухов, приносимых творящими суд и справедливость горожанами.
Говорили, что Иоанн учинил скорый суд над пойманными изменниками прямо в патриарших палатах, приказав предать смерти то ли полтораста, то ли две сотни бояр, иных вместе с семьями. Говорили, что награбленного в домах предателей добра оказалось так много, что простую мебель опричники и горожане стали выбрасывать в Волхов как мусор, дабы весной река прочь унесла
[21]
. Говорили, что Иоанн лично объехал все окрестные монастыри в поисках бумаг с планами изменников. Все же архиепископ во главе заговора стоял, стало быть, в церквях все важное и хранилось. Сказывали, что крестоцеловальная грамота заговорщиков нашлась прямо в храме Святой Софии, то ли за иконостасом, то ли в алтаре
[22]
.
Спустя неделю новгородцы выдохлись. Погром прекратился, новых изменников в Городище они более не тащили. Впрочем, в людской княжеских палат и без того набилось три сотни пленников, так что отдыха караульные не знали. Полтора десятка охраны – попробуй управься со свалившимися хлопотами! Сыск между тем продолжался, но уже одним лишь Малютой Скуратовым, допрашивающим пленных, выискивающим документы, вычисляющим последних, самых ловких и скрытных предателей. Однако, в конце концов, устал и он. В начале февраля опричная армия, теперь уже отягощенная длиннющим обозом с пленниками и добычей, двинулась в сторону Пскова.
Искоренение измены обошлось Новгороду в тысячу четыреста девяносто погибших – большинство из которых, впрочем, были инородцами
[23]
, а также в разорение древнего Ярославова городища и торговых рядов со стороны Волхова. Иоанн повелел построить на этом месте новый царский дворец, в который намеревался переселиться из ненавистной Москвы, а вокруг разбить обширный фруктовый сад.
Во Пскове известие о прибытии царского двора вызвало немалый страх – вестимо, у многих горожан рыльце было в пушку, и после разгрома новгородской измены они предвидели для себя ту же самую участь. Многие бежали, иные молились, простые же псковичи в честь прибытия государя выставили вдоль дороги празднично накрытые столы, дабы опричники огромной царской свиты могли угоститься.
Нового разбирательства ждали и сами опричники – однако дозоров для окружения города Иоанн не посылал, никого не ругал, к наказанию чужеземцев не призывал. Благословение игумена Корнилия принял с благодарностью, после чего вместе с ним и малой свитой царь отправился к Троицкому собору, на литургию. Там он и остался на три дня в гостях у местного юродивого Николая Салоса, проводя время в беседах и молитвах.
Утром четвертого дня опричники, по приказу государя, снялись с лагеря и двинулись из слободы, в которой отдыхали все это время, в сторону Москвы. Царь, молчаливый, с понурой головой, нагнал обоз вскоре после полудня, обошел по обочине и занял место впереди.
В столицу опричный двор вернулся в начале марта. Здесь и завершилась окончательно история новгородской измены: узнав о ее разгроме, посольство Сигизмунда Августа признало поражение в войне и подписало перемирный договор, согласившись на присоединение к России Полоцка, Ситно, Езерища, Усвят и еще нескольких крепостей. Из трехсот отловленных новгородцами изменников Иоанн помиловал и отпустил почти две сотни
[24]
. Во искупление грехов, вынужденно совершенных в Новгороде при разгроме заговорщиков, Иоанн Васильевич повелел построить в Москве две церкви, в каковые надлежало поместить православные святыни – иконы, кресты, священные книги, изъятые у предателей, преступивших данную своему повелителю клятву.
Призванные из своих поместий бояре распускались по домам, и Басарга с побратимами наконец-то смог отправиться на ставшую уже совсем родной полноводную Вагу.
* * *
Стараниями государя побратимы за зиму нагулялись вдосталь, а потому домой ехали без спешки, каждые три перехода задерживаясь на пару дней в постоялых дворах отдохнуть да выпить. Однако же хорошо отдыхавшие кони шли ходко, и во время переходов по звенящим зимникам одолевали за день по полста верст, а то и более. Посему, несмотря на леность, до Ваги бояре добрались уже к началу апреля.
Усадьба подьячего издалека дала о себе знать частой стрельбой.
Впрочем, побратимов эти звуки ничуть не встревожили – догадывались они, кто порох жжет, не жалеючи. И, понятно, оказались правы: мальчики из сиротского приюта, подобно белкам, скачущие по вантам «Веселой невесты», палили с высоты из пистолетов и коротких пищалей по расставленным на удалении в две сотни саженей снежным бабам.
– А ну, кривоглазые, нешто кулебяки никто сегодня не хочет?! – Веселый голос датчанина Карста Роде было невозможно перепутать ни с одним другим. – Холопы лучше вас стреляют, дармоеды! Кто ни разу не попадет, одну репу сегодня на ужин жрать будет, попомните мое слово! Федька, не мухлюй, я все вижу! Тимоха, у тебя что, руки в длину разные? Третий раз на сажень влево садишь! Коли глаз кривой, так ты им тогда правее наводи! Рыжик, упражнение два делай, не то не зачту!
Мальчишка лет двенадцати, остановившись на вантах на высоте второй реи с тяжелой полупищалью в руках, пропустил ногу меж петель веревочной лестницы, вцепился в оружие двумя руками, неожиданно откинулся вниз головой – шапка свалилась с его головы, покатилась вниз по вантам, подпрыгивая со ступени на ступеньку. В солнечных лучах засветились рыжие кудряшки. Из такого неудобного положения паренек приладил полупищаль к плечу. Грохнул выстрел, одна из снежных баб вздрогнула и покосилась набок.
– Рыжик сегодня с кулебякой! – громогласно объявил Роде. – Можешь прыгать и на санки!
– Дозволь еще стрельнуть, адмирал! – извернувшись, вернулся в нормальное положение паренек.
– Ты на брюхо свое посмотри, Рыжик! Два пирога в него не влезут!
– А я про запас возьму! – весело парировал мальчишка.
– Коли так, слазь и заряжай!
– Интересно, моего он уже учит или еще рано? – задумчиво произнес Илья Булданин, натягивая поводья.
