Ну, и рация у нас была. Окажись мост цел, по нему тут же рванул бы батальон самоходок, а следом – пара батальонов пехоты на «студерах» и артиллеристы. Словом, силы, достаточные для того, чтобы в случае чего укрепиться и дать время переправиться достаточному количеству войск. Сапера нам предлагали, но мы отказались – с сапером мы эти десять километров продвигались бы часов несколько, а оно нам надо? Оно никому не надо. Так что – по обочине, глядя в оба, полагаясь на Фортуну…
Пейзаж был ничем не примечательный: дорога, негустой лес с обеих сторон… Скука. Даже не скука, а некая унылость окружающего: небо густо-серое, так что солнышко даже тусклым огоньком не проглядывает, время к вечеру, сумерки начинают сгущаться помаленьку, в лесу, хоть он и негустой, уже ничего рассмотреть нельзя. И таращились мы по сторонам в оба, все, кроме водителя: такая вот погодка – самое распрекрасное время для того, чтобы, укрывшись за деревьями, подстеречь одинокий «Виллис», который в окружающей мертвой тишине за версту слышно…
Честно говоря, тоску навевала эта сумеречная серятина – ну, да нам некогда мерихлюндиям предаваться, мы на боевом задании, и сумраком со сгущавшимся в лесу белесым туманом нас не особенно и смутишь. Главное, следить, чтобы из этого тумана не объявилось нечто непотребное по наши души – все равно, с коронованным ореликом на шапке, или с трезубом…
В полном соответствии с картой дорога круто заворачивала вправо – а потому водитель сбросил скорость изрядно – за крутым поворотом, случается, тебя и ждут с самыми нехорошими намерениями…
И тут – нате вам! Опа!
Нет, там не оказалось никакого такого комитета по торжественной встрече с парой пулеметов на изготовку. Примерно в полукилометре впереди стоял целехонький мост, текла река, унылая, серая, в цвет окружающему…
А метрах в пятидесяти от нас, на той же обочине, что и мы, стоял обмундированный человек. И, завидев нас, ровным шагом пошел навстречу.
Я сказал своим тихонечко:
– Орлы, ждем сюрпризов…
Ну, орлов не было нужды учить: Паша Гонтарь повернул пулемет налево, Олег автомат изготовил для стрельбы направо, а Малыш без всяких дипломатических церемоний взял идущего на прицел, весьма демонстративно. Мало ли что. Может, он здесь выставлен зубы заговаривать, пока по лесу к нам крадутся…
Машина встала. Мишень получилась роскошная – ну да что ж тут поделаешь… Неизвестный сей прекрасно видел, что взят на прицел, но шагал, как ни в чем не бывало. Хорошо шагал. Выправка чувствовалась. Польский офицер в полной довоенной форме – шинель без морщинки, портупея сидит идеально, как и фуражка, знаки различия начищены, одной рукой придерживает саблю, другой отмахивает – фасон есть, ничего не скажешь, лицо спокойное, словно это и не в него целят из пистолета-пулемета Судаева. Черт его знает, кто он там по званию, я в их довоенных званиях не разбирался совершенно, но вряд ли генерал или даже полковник – молод…
Ну, мы тоже при нужде фасонные мальчики, не простяга-пехотушка, хоть она и царица полей… Я спрыгнул наземь, одернул гимнастерку, поправил фуражку. Конечно, по многим статьям я ему проигрывал: я, конечно, был не в мятом и рваном, разведка как попало не ходит, но все равно, я-то был в повседневном, с полевыми погонами, а у этого фертика вид скорее парадный. Ну да переживем. Немцев, как-никак, гонит не он, а мы, от этого и будем плясать…
Остановился он шагах в трех от меня, приставил ногу и по своему манеру этак четко кинул два пальца к козырьку:
– Капитан Мартин…
Это-то я без труда понял – а вот фамилию его не смог бы повторить и под угрозой военного трибунала. И не запомнил даже.
Сочетания букв такие, что язык своротишь…
Ладно. Если с нами по-хорошему, то и мы не кусаемся… Козырнул я как мог четче:
– Лейтенант Иванов! – Не стал я ему говорить настоящую фамилию, к чему? И продолжаю уже по-немецки: – Пан капитан, я не понимаю по-польски. Может, вы говорите по-немецки?
А про себя думаю: это что же, аковцы городок заняли? Прежде за ними таких подвигов не числилоcь, но мало ли как в жизни оборачивается? Осложнениями попахивает… Капитан преспокойнейше отвечает:
– Говорю. Смею думать, неплохо.
Отмечаю, что произношеньице-то у него лучше моего: очень может быть, изучал серьезно, с преподавателями, а не так, как я, грешный, на войне школьные знания с грехом пополам собирал, с пленными говорил, словари долбил… Пока я замешкался, он продолжает:
– Я так понимаю, пан лейтенант, вы направлены в разведку?
– Совершенно верно, пан капитан, – отвечаю я, словно заправский дипломат. – Мне нужно было выяснить, цел ли мост… теперь вижу, что цел. Еще мне приказано установить, где немцы.
– Немцы уже очень далеко отсюда, – отвечает капитан. – Не могу сообщить вам точного расстояния, поскольку его не знаю, но они, без сомнений, довольно далеко. Ваши войска, конечно, пойдут по мосту?
– Конечно, – отвечаю я. Не выдавая тем самым никаких военных тайн – любой же догадается, что при наличии исправного моста войска по нему и пойдут, а не вплавь кинутся…
– Вам не следует спешить, – говорит он, словно приказывает. – Пошлите сначала на мост саперов. Немцы его заминировали хитро, очень хитро… – посмотрел на меня, вздернул подбородок и сказал со всем гонором: – Слово офицера.
– Я и не сомневаюсь в честном слове офицера, – говорю я. – Не скажете ли, пан капитан, какая власть в городе?
– Никакой, – отвечает он спокойно.
Эге, думаю, это уже лучше… И спрашиваю:
– А не знаете ли вы, ставили они мины на дороге?
– Ни единой, – говорит капитан. – Очень уж спешили… – И лицо у него делается крайне презрительным.
У меня язык чешется порасспросить его на другие темы: что он тут делает в одиночестве при полном параде? И кого, собственно, представляет? Не может же он в совершеннейшем одиночестве слоняться по округе?
Но это уже совершенно ненужное в данный момент любопытство.
Главное я узнал. Вряд ли он врет, что мост заминирован, – а зачем ему, собственно, врать? Чего он этим враньем добьется? Ну, задержит продвижение войск на несколько часов, пока саперы поработают – и чего этим добьется?
Смотрю я вокруг: сумерки сгущаются, скоро совсем стемнеет, туман уже из леса выполз, над речкой стелется, начинает мост заволакивать, к нам подползает… Неуютно. Нам еще назад возвращаться. И доложить по рации сначала, как обстоят дела. Так что я ему откозырял, как на смотру:
– Благодарю вас, пан капитан.
– Не стоит благодарности, пан лейтенант, – отвечает он невозмутимо. – Я сделал все, что в моих силах. Честь имею!
Снова кидает два пальца к козырьку, поворачивается и уходит – уже в туман, заволокший обочины, так что вскоре пропадает с глаз, на какое-то время остается темный силуэт, а потом и он пропадает. Остаемся мы одни, в полной тишине, в сумерках и подползающем тумане.
