– Напрасно.
– Мне нужно твое умение соображать.
– Когда?
Лёка смотрела на него, и он уточнил:
– Когда тебе понадобится мое умение соображать? Ну, через
час, через два, когда?
– Лучше бы прямо сейчас. Мы бы сходили в этот салон на
Большой Морской. Может, там кто-то ее запомнил. Или машину запомнил. Здешний
швейцар мне сказал, что она села в большую темную машину, и за рулем был...
этот самый... песец.
– Ты уверена, что именно песец? А не ондатр?
Лёка опять захохотала.
Ондатр – это из сказки. Ондатр лежал в гамаке и размышлял о
бренности всего сущего, в то время как все остальные радовались жизни и
готовили шоколадный торт или картошку с мясом.
Эта книжка, про Ондатра, Снусмумрика и Муми-Тролля, попалась
им как раз здесь, в Питере, в магазине на Невском.
Они купили ее, и потом все время читали друг другу вслух, и
им казалось, что в детской сказке написано про них!..
– Платон, у него воротник был песцовый на куртке, или лисий,
что ли. Мне так швейцар сказал.
– Песцовый воротник на куртке у мужика?!
– А что тут такого?
Платон Легран пожал плечами.
– Да ничего. Красиво, наверное.
– Ну вот. Может, этого песца запомнили в салоне. Но мне
одной... неудобно. Сходи со мной, а?
– Схожу, – согласился он моментально. – Схожу, конечно.
Он всегда соглашался, что бы она ни предлагала – молодое
«божоле» или детективное расследование. Все это доставляло ему удовольствие,
тогда, давно.
Лёка моментально приободрилась, вытащила у него из пачки
сигарету, прикурила и быстро рассказала ему, как у них на работе всех
поувольняли.
И как оставшиеся боятся, что их уволят тоже.
– А у вас как?
– Да у нас никак. Нас увольнять сложно, потому что мы все
академики и доктора наук. Куда нас увольнять-то? Нам можно деньги перестать
платить, но нам и так не платили!
– Ага, а номер люкс?!
– Ну, я же не со своего счета деньги снял! Это заказчики за
меня заплатили.
– А им зачем, чтоб ты в номере люкс жил?
Он пожал плечами.
Странным образом его никогда не волновала... «внешняя
сторона». Решительно ни в чем – ни в брюках, ни в машине, ни в
месторасположении офиса. Брюки должны быть удобными и не слишком грязными.
Машина должна возить. До офиса должно быть легко добраться.
– Там какие-то сложные протокольные интересы. Я же как бы на
французов работаю. А у них свои дела с финнами, а у финнов с американцами.
– Ну и что?
– А проектом руковожу я, и гранты получаю тоже я. Финнам их
не дадут никогда, потому что у них науки в принципе нет, а с американцами я
делюсь. Ну, и они все приехали, и мне их надо было где-то принимать. Вот мне и
сняли этот люкс. Там восемь комнат и четыре ванные.
– Быть не может!
– Ну, ладно, ладно, – согласился Платон Легран. – Три
комнаты и две ванные. И большой стол для заседаний. Мы там как раз вчера
заседали, после физтеха.
Когда он так говорил про работу, она начинала невыносимо его
любить и страшно им гордиться. Она никогда не понимала, чем именно он
занимается, и подозревала, что девяносто девять и девять процентов людей на
планете Земля тоже не поняли бы, и за эту избранность, принадлежность к одной
сотой процента, она его обожала.
Это было триста лет назад.
Никто не умел так думать, как он. Так быстро и так красиво
чертить на любых клочках бумаги какие-то графики. Так моментально забывать обо
всем, когда ему в голову приходила «мысль». Так стремительно переключаться на
свое, внутреннее, то, что было у него в голове. Так насмешливо и с таким
снисходительным добродушным превосходством относиться к тем, кто соображал хуже
или медленней.
Никто не умел быть таким занудным, как он!..
Когда они вышли, оказалось, что на улице очень белый, до
боли в глазах, странный сырой мороз. Снег перестал, и на ветвях деревьев лежали
примерзшие толстые белые снеговые канаты. Под ногами там, где не посыпали, был
деревенский проселок, а где успели посолить, мерзкое ледяное крошево.
– Как я люблю Питер.
Платон покосился на нее.
– Ты бы держалась за меня, Лёк. Навернешься, костей не
соберем.
Н-да.
Ужасный человек, ужасный.
– Ты знаешь адрес этого салона?
– Да мы там с тобой были! – опрометчиво воскликнула Лёка. –
Не помнишь? Ну, когда зимой приезжали! Господи, ну, когда в Константиновском
дворце президент собирал всех, таких, как ты!.. А ты космы отрастил почти до
пояса, и я тебя стригла! Не помнишь?
Он пожал плечами. Должно быть, не помнил.
– А... таких, как я – это каких?
– Полоумных, – пояснила Лёка. – Ну, то есть больших ученых.
Гордость отечества и надежду нации.
– А-а.
Они шли по деревенскому проселку, и снег поскрипывал у них
под ногами.
Лёка держала его под руку так, как кинозвезды на Каннской
лестнице держат сопровождающих – невесомо положив ладонь на рукав смокинга. В
данном случае – дубленки.
Ей хотелось взяться покрепче. За триста лет она совсем
забыла руку Платона, и еще забыла, как это бывает, когда просто держишь его под
руку, и понимаешь – он мой.
Все эти французы, американцы и обитатели Константиновского
дворца, которые смотрят ему в рот, очевидно, как и Лёка, не понимая ни слова из
того, что он говорит, могут задавать ему вопросы, снимать ему шестикомнатные
люксы, выслушивать его мнение, но все это не в счет.
Он принадлежит только Лёке. Ну, то есть принадлежал
когда-то. Она уже почти не помнила, как это было.
Он чихнул, шмыгнул носом и спросил:
– А какой сегодня день недели?
– Четверг.
Интересно, вспомнит или нет? Про божоле, белую скатерть,
витые свечи, пузатые бокалы и предчувствие праздника? Про то, что сегодня день
подведения итогов, последний шанс оглянуться и попытаться что-то исправить, а
там – за далью даль, «не оглянешься – и святки, только промежуток краткий,
смотришь, там и новый год!»
[1]
Снег идет, снег идет.
