Лифт опять дрогнул, и двери опять сошлись. Он наугад нажал
какую-то кнопку, и они поехали.
– Слушай, – сказала Лёка, – я хочу выйти. Выпусти меня,
пожалуйста.
– Высадка пассажиров осуществляется только на остановке. Вот
сейчас будет остановка, и ты выйдешь.
И она вышла. Оказалось, он привез ее на шестой этаж,
собственно, как раз туда, куда надо.
Она кивнула, очень раздраженная, – он знал эту ее манеру
кивать, снизу вверх, когда она сердилась или была недовольна, – и, изо всех сил
стараясь не коснуться его ничем, ни пальто, ни сумкой, держась очень прямо,
вышла из лифта и пошла по сверкающей плитке. Звук ее каблуков отдавался от
мраморных стен.
...Почему стены мраморные?.. Как в гробнице или турецкой
бане! Ну, на черта здесь мраморные стены?!
Платон знал ответ на этот вопрос – потому что в последнее
десятилетие нефть была очень дорогая, вот и вся премудрость! Потому и стены
мраморные, и полы мозаичные, и фонтаны на каждом этаже, и «Лёксус» у любого
мелкого деляги. И ПТУ поэтому же называется «колледж», библиотечный институт
«университетом управления культурой», а любая барышня, пишущая в эсэмэске
«встретимся в понидельнек», именует себя «психолог-консультант».
Еще есть барышни-дизайнеры, барышни-телевизионные ведущие –
никогда невозможно узнать, что именно они ведут и, собственно, куда, – есть
барышни-продюсеры, барышни-журналистки, барышни-брендменеджеры.
Только барышень-крестьянок не осталось ни одной, все
повывелись!..
Не ко времени она попалась ему на глаза, его бывшая
барышня-начальник!..
Ему нужно было в офис адвоката Астахова, и, неожиданно для
себя приехав опять на первый этаж, Платон некоторое время соображал, на каком
же этаже этот самый астаховский офис. Сообразив, он опять погрузился в лифт и
поехал.
Охранники проводили его изумленными взорами. Мало кто в этом
шикарном здании на Поварской просто так развлекал себя катанием на лифте
вверх-вниз!.. Платон помахал им рукой – из вредности.
Они не сталкивались... сколько? Года три наверное! А может,
и больше. Впрочем, он всегда плохо помнил имена и даты, особенно такие, с
которыми было связано что-то болезненное или неправильное.
Все, связанное с Лёкой, было болезненным и неправильным!
Не все, услужливо подсказала ядовитая и подлая память. Не
все, не все!..
А третий четверг ноября? Молодое божоле? Ночь, дорога?
Ничего такого ты не помнишь, конечно, но я-то точно знаю, как было, и ты можешь
притворяться сколько угодно, лихачить, потряхивать гривой, приглашать ее на
кофеек – гадость какая! – но я, твоя память, сейчас все тебе покажу! Хочешь?..
Он не хотел. Ей-богу, он не хотел, но было уже поздно.
Даже в этом слове – «божоле» – было что-то Лёкино, веселое,
присущее только ей. По крайней мере, так ему когда-то казалось. Он не любил
вино, и ничего в нем не понимал, и даже слегка гордился этим непониманием. В
последнее время все до одного менеджеры средней руки, вчерашние выпускники все
того же ПТУ, вдруг напропалую стали разбираться в винах, бриллиантах, марках
одежды, в серфингах, дайвингах, флайфишингах, тест-драйвах, хорсингах, урожаях
две тысячи пятого года, лакированных ботинках и «парфюмах с феромонами». Платон
Легран пополнять собой легион разбирающихся и посвященных не желал решительно, а
потому не разбирался и не посвящался.
Лёка его посвятила.
Нет, конечно, он слышал о том, что в третий четверг ноября
следует пробовать «молодое божоле», то есть красное вино нового урожая, и это
вроде бы даже праздник там, где выращивают виноград и делают из него вино, то
есть во Франции. К нему, Платону Леграну, этот праздник никакого отношения
иметь не мог.
Он не выращивает виноград и не делает из него вино!..
– Ты что?! – сказала ему Лёка, когда он изложил ей все, что
думает по поводу «божоле», «феромонов» и лакированных ботинок. – Это же так
здорово!
– Я не люблю красное вино. Ты же знаешь, я пью виски, и
точка.
– Точка, точка, запятая, – пропела Лёка, подняла ему на лоб
очки и быстро поцеловала в губы. Она любила сделать что-нибудь неожиданное. – И
твоя кривая рожа тут совершенно неуместна! И красное вино ни при чем!
– Как ни при чем, когда «божоле» – это и есть вино?!
– Третий четверг ноября, – торжественно объявила Лёка, – это
предчувствие праздника, понимаешь? Это красные рождественские цветы, которые
ставят на стол, чтобы праздник уже поскорее приходил! Это свечи, белая
скатерть, горячее мясо и молодое вино в пузатом стакане! Это значит, что год на
исходе и что времени осталось всего ничего, только доделать дела, подвести
итоги, в последний раз собраться с мыслями перед Новым годом! Ты же не знаешь,
что там, впереди! – И она длинно присвистнула. – За далью даль!..
– Ты что, – спросил Платон, прищурившись, – романтическая
особа?..
– Сам ты романтическая особа, – сказала Лёка. – Мы
немедленно едем в ресторан, ты оставляешь там машину, и мы надираемся красным
вином. Согласен?
– Н-нет. У меня завтра с утра дела, и я не готов...
– Ты скучная, занудная, старая кляча, – объявила Лёка. Она
знала, что он поедет и будет проделывать все, что ей хочется, так было всегда,
и ей казалось глупым в этом сомневаться. – Ты даже не знаешь, от чего
отказываешься!..
Он и вправду не знал.
По дороге она передумала и велела ему ехать в магазин, а не
в ресторан, и он был ей за это благодарен.
Кажется, он даже думал тогда о том, как именно он
благодарен, ядовитая колючка-память, впившаяся в сознание, проткнула насквозь
твердую и надежную защитную оболочку, и те бывшие, позабытые, утратившиеся
эмоции теперь вырывались наружу с тонким протяжным тоскливым свистом. Среди
этих эмоций совершенно точно была благодарность.
Он не потащила его в ресторан, потому что знала: он ни за
что не бросит в центре Москвы свою обожаемую машину, и не станет пить «молодое
божоле», и в ресторане у них не получится «предчувствия праздника»!..
Они поехали в магазин и купили там несколько темных бутылок,
украшенных странными, непривычно яркими затейливыми этикетками – как на
пластмассовых йогуртовых бутылочках. Должно быть, молодому божоле полагаются
именно такие нелепые этикетки, кто его знает. Еще они купили мяса, сыра и,
кажется, ореховый торт, так и оставшийся невостребованным.
Как-то моментально, в два счета, Лёка соорудила ужин, и
свечи были, и пузатые бокалы, и они тянули это самое божоле, как воду, и Платон
все пытался его нюхать, объявив ей, что точно знает – в вине должны быть букет,
аромат, послевкусие и еще «нотки», как же без них!.. Должны быть «нотки»
красной смородины, горького ириса, сладкой черешни и немного жгучего перца!
