В это утро Эльвира Зенн спросила:
— Сколько вам сейчас лет, доктор?
— Шестьдесят шесть.
— А с какого возраста вы себя помните?
— Я очень хорошо помню, как нашу таксу однажды утром нашли мертвой на садовой дорожке. Мне было тогда, наверное, шесть.
— А возможно ли вспомнить то, что было еще раньше?
— Центральная нервная система в момент рождения еще не сформировалась окончательно. Память малолетних детей в первые два года жизни не может фиксировать происходящее. Требуется время, чтобы научиться запоминать, а также еще выучиться вызывать то, что отложилось в памяти.
— Значит, теоретически возможно, что кто-то помнит события, пережитые им в три года?
— Моему младшему внуку сейчас десять. В четыре года я взял его с собой в ресторан, там проходила «неделя русской кухни». Тому, кто после обеда пил русскую водку, разрешалось разбить стопку об отведенную специально для этого стену. Мне пришлось выпить целых пять, чтобы доставить удовольствие малышу. Он разбил их все. Случай произвел на него такое сильное впечатление, что он рассказывал о нем каждый раз, как только приходил к кому-нибудь в гости. Он помнил это все свои детские годы. Сейчас ему десять, а он все еще не забыл происшедшего. И велик шанс, что и в восемьдесят он не забудет происшедшего с ним в четыре года. — Рассказывая, доктор Штойбли записывал показания сделанного анализа. Теперь он наложил ей на руку манжетку, собираясь измерить давление.
— А все остальные воспоминания тех лет изгладились из памяти?
— Нет, конечно. Просто пути к ним блокированы и доступа больше нет. — Штойбли вставил в уши круглые, как оливки, концы трубок стетоскопа и измерил давление. — Вы проживете до ста лет, — сказал он, записывая обе цифры.
— А можно найти эти пути и возобновить к ним доступ или это совершенно исключено?
— Нет, такой вариант возможен. Существует особая форма гипноза, способствующая восстановлению воспоминаний раннего детства: «Recovered Memories». В Соединенных Штатах взрослые дочери обвиняют с помощью ее своих безупречных отцов в том, что те изнасиловали их в малолетнем возрасте. — Доктор Штойбли собирал свой чемоданчик. — И иногда случается даже так, что люди, страдающие старческим слабоумием и утратившие способность запомнить что-либо новое, настолько уходят в глубины своей памяти, что оказываются на подступах к самым ранним детским воспоминаниям. — Он протянул своей пациентке руку. — Чем старше становишься, тем больше напоминает о себе прошлое, не так ли, госпожа Зенн? В пятницу в это же время?
Эльвира Зенн кивнула.
Они встретились уже назавтра, чтобы вместе поужинать. Это был день, когда Конраду выдавали его карманные деньги. Он мог себе позволить пригласить даму в ресторан, не в «клубный» конечно, но вполне приличный.
Конрад пришел трезвым и весь вечер держался молодцом. Розмари рассказывала, чего обычно никогда не делала, про свою жизнь до развода. Она вышла замуж во второй раз, за хирурга, тот был моложе ее без малого на десять лет. Она оплачивала его учебу деньгами первого, рано умершего мужа, завещавшего ей половину текстильного предприятия, которую она своевременно продала деверю, еще до того, как все ушло с молотка в семидесятые годы.
— Роби Фрис был вашим первым мужем? — спросил Конрад удивленно. — А знаете, я учился вместе с ним в «Сен-Пьере»…
— Ах, вы тоже там учились? Роби много рассказывал про «Сен-Пьер». И весь вечер они вспоминали имена общих знакомых и названия тех мест, где, возможно, уже встречались друг с другом. В такси Розмари спросила:
— А вам не хочется узнать, кто был тот мужчина, от которого вы спасли меня в «Голубом кресте»?
— Он все еще имеет для вас значение? Розмари отрицательно покачала головой.
— Тогда забудем про него.
Розмари жила в собственном «пентхаусе» пятиэтажного дома, расположенного в небольшом парке на самом берегу озера. Конрад попросил таксиста подождать его, проводил ее до входа и попрощался. Он уже совсем было собрался уходить, как дверь приоткрылась и Розмари сказала:
— Вы свободны в субботу вечером? Я бы что-нибудь приготовила.
Ресторан в «Grand Hotel des Alpes» назывался «Careme», по имени великого французского повара девятнадцатого столетия, и гордился своей «ancienne cuisine» (Старинная кухня (франц.)). Но Эльвира Зенн любила это заведение еще и по другой причине — оно находилось неподалеку от виллы, на именитых посетителей здесь не глазели, за ней был закреплен столик, стоявший чуть поодаль и недоступный для чужих ушей, а в меню постоянно имелись ее любимые диетические блюда. Она приходила сюда каждый четверг и использовала время ужина чаще всего для неформальных и потому наиболее важных и ответственных разговоров.
В этот вечер она попросила своего внука сопровождать ее. За едой она открыла Урсу, что серьезно подумывает о том, чтобы передать ему руководство компанией «Koch-Electronics». За десертом (яблоко для нее и «крем-брюле» для него) она завела разговор о Симоне, и, удостоверившись, что он уловил, какова взаимосвязь между обеими темами, она перешла к разговору о Конраде Ланге.
— Он беспокоит меня, — доверилась она ему.
— Ты беспокоишься за Кони?
— Не за Кони, а из-за Кони. Я не хочу, чтобы он навредил нам.
— Каким образом такой, как Кони, может нам навредить?
— Своим длинным языком. Рассказами про старое.
— А про старое есть что рассказать?
— Он способен выдумать что угодно.
Урс пожал плечами.
— Собака лает, а караван идет. Эльвира улыбнулась.
— С Урсом во главе.
Она подняла свой стакан с минеральной водой. Урс налил себе остатки бургундского. Они чокнулись.
— Помимо всего прочего, он все равно скоро сопьется до смерти.
— На это его карманных денег ему не хватит, — сказала Эльвира Зенн. На следующее утро она распорядилась, чтобы Шеллер увеличил Конраду Лангу его недельный лимит на карманные расходы —с трехсот франков до двух тысяч.
В первый вечер Конрад и Розмари немножко пококетничали друг с другом, как, впрочем, делают все при первой встрече. Каждый из них старался показать себя с лучшей стороны, они рассказывали о своих успехах, опуская случившиеся у них неудачи.
Сейчас, в их второй вечер, все складывалось иначе. Розмари встретила его по-домашнему непринужденно, предложила ему помочь ей накрыть стол и удивилась, сколько искусства и умения он проявил при этом. Она наполнила бокалы французским вином, и они поднялись на террасу. Был мягкий вечер, в воздухе пахло весной, отсветы огней лежащего на противоположном берегу озера качались на воде, а из окна под ними ветерок доносил звуки рояля.
— Шопен, ноктюрн No 1 сочинение 9, си-бемоль, — произнес Конрад. Розмари краем глаза посмотрела на него.
Они ели чуть бурый рис, который слегка переварился, и семгу, получившуюся суховатой. За бокалом белого вина Конрад забыл о своей сдержанности. Он все откровеннее и без прикрас рассказывал ей о своей жизни. В какой-то степени она понимала, о чем он говорит: в кругах ее первого мужа ее тоже терпели как досадный привесок.
