— Я был ребенком.
— Он тоже.
Томас Кох покачал головой:
— Так ты еще никогда не говорила.
— Может, на этом круг и замкнулся. — Эльвира поднялась с кресла, давая понять, что дискуссия закончена.
— Но меня же не он беспокоит! — только и сказал Томас Кох. Чтобы уговорить Урса, потребовалось больше времени.
— Ты шутишь, — засмеялся он.
— Понимаю, тебе это кажется несколько эксцентричным.
— Эксцентричным — это мягко сказано. Зачем тебе это?
— Может, я делаю это ради его матери — Анны Ланг. Она была для меня тогда, в трудное время, хорошей подругой.
— До тех пор, пока не сбежала с нацистом и не бросила своего ребенка! Эльвира пожала плечами.
— Прикажешь теперь и мне бросить этого ребенка?
— Кони не ребенок. Он старый надоедливый человек и всю жизнь сидит у нас на шее, а теперь еще и спятил, так что самое время сдать его. Вот как следует поступить!
— Он не всегда был старым надоедливым человеком. Он был еще очень хорошим и верным другом твоего отца.
— За это его, как положено, щедро вознаградили. За всю свою жизнь он пальцем о палец не ударил.
Эльвира промолчала. Урс воспользовался паузой.
— Прошу тебя, не делай этой глупости. Пусть о нем заботится государство. Тех налогов, какие мы платим только с личных доходов, хватит на содержание десятка таких, как Кони. И дома для престарелых не настолько плохи.
— И даже настолько хороши, что пациенты закрытого отделения бросаются вниз с пожарной лестницы.
— Мой единственный упрек им, что они подложили надувной матрац.
— Есть и еще одна причина, почему я — за. Симоне нужно какое-то занятие.
— Ах вот так?
— Посмотри на нее. Ты же не уделяешь ей внимания.
— Симона по-другому представляла себе наш брак. Но это еще не значит, что надо изображать из себя мать Терезу!
— С тех пор, как она заботится о Кони, она чувствует себя лучше. — Несколько двусмысленно Эльвира намекнула: — Может, он пробуждает в ней ее материнские инстинкты?
Урс хотел что-то возразить, но вдруг передумал и резко встал.
— Похоже, тебя не удастся переубедить.
— Думаю, что нет.
Гостевой домик виллы «Рододендрон» строился изначально как прачечная с комнатами для девушек-служанок на втором этаже. И был сложен, как и вилла, из красного кирпича. Его венчала голубятня в форме башни. Прачечная стояла во дворе виллы, окнами к кухне и подсобным хозяйственным постройкам, скрытым в тенистой части парка.
В пятидесятые годы ее перестроили под домик для гостей с одной общей гостиной, поставив туда вольтеровские кресла и курительные столики, а также пианино и книжные стеллажи со встроенным баром. Массивные двери из орехового дерева украшали теперь медные щеколды, а окна с двойными рамами — изображения фамильного герба. Рядом с гостиной находились спальня, ванная и туалет. На втором этаже были устроены еще четыре спальни и ванная. Кухни в домике не было.
Особым успехом этот домик никогда не пользовался. Как гостевой его подводило расположение, и, кроме того, он не шел ни в какое сравнение с большими, полными воздуха и света гостевыми комнатами виллы с видом на озеро.
Так что гостевой домик большей частью пустовал.
Симона Кох тряхнула стариной, вспомнив про свой организаторский талант, которым когда-то поразила своих работодателей. Меньше чем за две недели она перепрофилировала гостевой домик, приспособив его к нуждам Конрада Ланга и тех, кому предстояло за ним ухаживать.
Директриса частного агентства по уходу за больными на дому давала Симоне советы по оборудованию домика, а потом предоставила в ее распоряжение медперсонал. Обязанности лечащего невропатолога согласился взять на себя доктор Феликс Вирт. Медицинское наблюдение общего характера осталось за доктором Петером Штойбли.
Холодным осенним днем в конце ноября Конрад Ланг переехал в гостевой домик виллы «Рододендрон».
— Small world! — были его первые слова, как только он вошел в гостиную.
Если бы Симоне требовались еще доказательства, что Конраду Лангу не место на шестом этаже «Солнечного сада», то изменений, произошедших с ним с первого дня пребывания в гостевом домике, хватило бы для этого с избытком. Конрад Ланг расцвел. С аппетитом ел, делал поварихе комплименты на итальянском языке, спал без снотворного, сам брился и одевался, хотя и несколько экстравагантно, но без посторонней помощи.
Он чувствовал себя в гостевом домике так, будто жил в нем всегда, и уже на второй день начал вносить свои предложения, как сделать его жизнь здесь еще приятнее: — Лучше бы музыку вместо этого. — Под «этим» он имел в виду телевизор.
— Какую музыку? — спросила Симона. Он удивленно посмотрел на нее.
— Рояль, конечно.
Симона в тот же день купила стереосистему и все, что подвернулось ей под руку из фортепьянной музыки. Когда она поставила ему вечером первый лазерный диск, он сказал:
— А у тебя нет того же с Горовицем?
— Чего? —: спросила Симона.
— Ноктюрна No 2 сочинение 15, фа-диез мажор, — ответил он снисходительно. — Здесь Шмальфус.
И доктор Вирт тоже подтвердил Симоне после своего первого визита, что Конрад Ланг чувствует себя гораздо лучше, не говоря уже о том, что может самостоятельно подняться утром, побриться и одеться.
— Но не питайте особо больших надежд, — добавил он при этом, — такие колебания с временным улучшением характерны для общей картины заболевания.
— О том, что вслед за просветом часто наступает внезапное ухудшение, он умолчал.
Но Симона все равно надеялась на лучшее, хотя бы потому, что никто с полной уверенностью не мог утверждать, что у Конрада Ланга действительно болезнь Альцгеймера. И это признавал даже доктор Вирт.
Больше всего Конраду нравилось гулять по парку. Для Симоны это было далеко не простым делом, поскольку она обещала держать его от семьи подальше. Прогулки были возможны только в отсутствие Томаса и Урса, а если оба были дома, ей приходилось выкручиваться, объясняя Конраду, дожидавшемуся прогулки, почему это невозможно именно сейчас.
С Эльвирой проблем не возникало, потому что «Выдел», где она проводила большую часть дня, вообще не интересовал Конрада. Он рассматривал его как нечто инородное в парке и всегда обходил стороной.
Не то что виллу. Она всегда оставалась для него исходным и конечным пунктом их прогулки. «Становится прохладно, давай зайдем в дом», — говорил он, когда они приближались к ней. Или: «Нам пора назад, Томи ждет».
Чаще всего Симоне удавалось отвлечь его внимание от виллы упоминанием о сарайчике садовника. Это было его любимое место в парке. Он ловко находил щель над дверной притолокой, где садовник прятал ключ. Отперев дверь, он каждый раз таинственно говорил: «А теперь понюхай, как здесь пахнет». И они вдвоем вдыхали заполнявший сарайчик аромат торфа, навоза и цветочных луковиц. А потом Симона садилась вместе с ним на плетеную корзину с крышкой. Через несколько секунд он полностью погружался в другое и, судя по выражению его лица, счастливое время.
