А между тем некоторые серьезные исследователи полагали, что сотни миллионов людей в мире соприкасались с возбудителем. И примерно десять миллионов могли заболеть.
Вечером он приготовил себе бутерброд с вареной колбасой и уселся с ним перед телевизором. После первого куска он вернул бутерброд на тарелку.
13
Его разбудил воскресный колокольный звон. Он провел беспокойную ночь: то и дело просыпался и не сразу узнавал квартиру, которая без Марлен казалась еще более враждебной. Он долго лежал без сна, пытаясь помешать своему мозгу снова и снова прокручивать одни и те же рассеянные мысли. Когда ночь принесла наконец немного прохлады и крыши домов стали медленно вырисовываться на фоне неба, он, должно быть, все-таки задремал. И вот теперь его разбудили колокола.
В детстве он каждое воскресенье ходил в церковь. Это разумелось само собой. Все, кого он знал, ходили в церковь. А потом грелись на солнышке, немного выпивали.
Повзрослев, он не утратил своего доверчивого отношения к церкви. Он не был слишком набожным, он даже не был уверен, что верует, но ему никогда не пришло бы в голову выйти из общины. Он редко посещал церковь, но, входя туда, осенял себя крестным знамением и целовал большой палец.
Фабио встал, сварил себе крепкий кофе, вышел на балкон и стал слушать праздничный звон.
Его одолела какая-то смутная тоска. По прежней жизни. По Италии. По правильным воскресеньям. По Норине.
Колокола отзвонили. Сначала ближние, потом, постепенно, все другие. Стало тихо. В церквях началась литургия.
Может быть, сходить как-нибудь к обедне, подумал Фабио. Может быть, это путь к душевному равновесию.
Он не спеша совершил утренний туалет, надел новые брюки и последнюю отглаженную рубашку. «Стирка!» – записал он на понедельник в своем ежедневнике.
Он позвонил матери.
– Что-то случилось? – испуганно спросила она, услышав его голос.
Он решил, что нужно звонить ей почаще.
Когда Фабио вышел из дому, первые колокола уже возвестили о конце службы. У него не было никакой конкретной цели, разве что где-нибудь поблизости купить сигареты. Первую собственную пачку, с тех пор как он себя вспомнил.
На углу Амзельвег и Ребенштрассе стоял многоквартирный дом постройки семидесятых годов. На первом этаже располагалась прачечная и ресторан «Амзельгартен». Фабио вошел, сел за столик и заказал кофе с молоком и сигареты.
Он намеренно оставил свежий номер «Воскресного утра» в почтовом ящике Марлен. Но теперь, увидев его в гардеробе, не смог удержаться.
Газета не впечатляла. Ни формой, ни содержанием. Типичный проходной номер, немного рекламы, высосанные из пальца темы. Небольшой комментарий к вчерашним новостям, интервью с политиками, ушедшими в отпуск, путеводитель по курортам, знаменитости делятся с читателями своими способами спасения от жары.
Кафе быстро заполняли прихожане, зашедшие после службы на аперитив. «Амзельгартен» был одним из трех ресторанов поблизости от католической церкви.
Чтобы ни с кем не делить свой столик, Фабио демонстративно закрылся газетой.
Его преемник, Рето Берлауэр, занял целый разворот своим пространным репортажем о первых тамильских проводниках в Альпах. Наверняка отходы производства: материал, не вошедший в очерк о японских туристических группах.
Руфер, разумеется, был в отпуску, потому что передовица была подписана Лукасом Егером.
Фабио не смог заставить себя прочесть ее. Но фотографию он поневоле увидел. Новую. Лукас смотрел через плечо, словно у него не нашлось времени позировать, – так он был занят на работе. Волосы тщательно уложены, выражение лица являет собой смесь серьезности и сарказма. Хорошо смотрится, лучше, чем в жизни, подумал Фабио.
Хозяин принес кофе и сигареты. Фабио отложил газету. Так. Значит, Лукасу доверено писать передовицы. В прежнее время (насколько он помнил) ничего подобного не случалось. Что скрывалось за этим рывком в карьере? Крупное дело?
– Каузио, Росси, Беттега, – раздался над ним чей-то голос. Это был дворник Анзельмо, певчая птица, сосед по дому на Амзельвег.
– Тарделли! – откликнулся Фабио.
– Бенетти, Заккарелли! – продолжил игру Анзельмо.
– Джентиле, Куккуредду, Скиреа, Кабрини!
И оба вместе гаркнули:
– Дзофф!
Анзельмо просиял и сел за столик. Фабио не имел ничего против. Честно говоря, он даже был рад хоть чьему-то обществу.
– Я никогда не видел тебя здесь, – заявил Анзельмо.
– А я здесь в первый раз. Насколько помню. Хозяин принес меню. Анзельмо представил ему Фабио:
– Фабрицио, это Фабио из Урбино.
Они кивнули друг другу.
– Фабрицио из Монцы, – сообщил Анзельмо Фабио, а у хозяина спросил: – Что там у тебя?
– Кролик.
Когда хозяин удалился, Анзельмо спросил:
– Будешь есть или пойдешь домой?
Фабио ел. Кролик не был его любимым блюдом, тем более в такой жаркий день в шумном прокуренном местном ресторане. Но пришлось признать: он был великолепен. Фабио даже поддался на уговоры распить с Анзельмо бутылку бароло. Он даже попробовал якобы легендарный дзабайоне. Он не отказался бы даже от граппы. Но Анзельмо сделал предостерегающий знак:
– У меня дома есть граппа получше.
Таким вот образом Фабио, сытый и захмелевший, очутился в квартире дворника, на Амзельвег, 74. Он сидел на балконе, таком же, как у Марлен, за садовым столиком, таким же, как у Марлен, и смаковал граппу.
Анзельмо принес две хрустальных рюмки и торжественно их наполнил.
– Сначала только цвет, – поучал он. – У нас десять минут времени, чтобы сосредоточиться на цвете. Граппе нужно время, чтобы проснуться. Никогда не пей граппы, не подышав ею хотя бы десять минут. В этом и заключается различие между знатоком и пьяницей.
Потом Анзельмо принес два листа линованной писчей бумаги. Один листок он вручил Фабио, другой взял сам. Подняв рюмку за ножку, он поднес его к листку. Фабио пришлось последовать его примеру.
– Что ты видишь? – спросил Анзельмо.
– Ничего.
– А я вижу линии на бумаге.
– Их я тоже вижу.
– Ясно видишь?
– Пока что.
– Самое главное в молодой граппе – это цвет. Не должно быть никакого цвета. Слышишь? Нулевой цвет. Абсолютно нулевой. – Анзельмо выдержал паузу. – Ну что?
– Никакого цвета, – подтвердил Фабио.
– И никаких загрязнений? Помутнений? Осадка?
– Ничего, – подтвердил Фабио.
– Прозрачна, как родниковая вода?
– Как родниковая вода.
