Глафира помолчала.
– Но ведь мы с вами обе верим, что его убили, – вдруг
сказала она. – Мы же это точно знаем!
И она ушла, а Марина осталась.
В машине Глафира перевела дух и попросила у Волошина
сигарету.
– Куда вас отвезти, Глафира Сергеевна?
Глафира затянулась, выдохнула дым и сказала бесстрашно:
– Отвезите меня к Андрею Прохорову, в Варсонофьевский
переулок. Вы знаете?..
Волошин кивнул угрюмо.
Машина вырулила на набережную и покатилась вдоль
взъерошенной осенней реки.
– Поразительная женщина, – сказала Глафира задумчиво. – Как
Разлогов мог быть на ней женат? Да еще много лет!
– Он ее любил, – мстительно сообщил Волошин. – Так бывает,
вы никогда не слышали?
Глафира кивнула, и было непонятно, слышала она или не
слышала.
– Только зачем она врет?
– Кто?!
– Марина.
– Бросьте, Глафира Сергеевна. Что за ерунда?
– Марк, – вдруг сказала Глафира, затолкала в пепельницу
окурок и, не спрашивая, вытащила у него из пачки еще одну сигарету, – вот
скажите, вам нравился Разлогов?
– Нет. То есть я хотел сказать, что…
– Да ладно, Марк! Он никому не нравился. А можно о нем
сказать, что он был человек… блестящий?
Волошин молчал.
– Марк?
– Что вы все выдумываете, Глафира Сергеевна! – выговорил он
с досадой. – Может, к врачу все-таки, а? Разлогов – блестящий человек!
– Вот именно, – Глафира задумчиво кивнула. – А когда бывшая
жена, с которой он много лет прожил, так о нем говорит, значит, она или дура,
или врет. Она не дура, значит, врет. Зачем?..
Волошин сбоку посмотрел на нее.
Ты-то врешь все время, говорил его взгляд. Ты врешь, и врала
всегда! А Марина… Марина тебе не чета, она человек талантливый и сложный, и
Разлогов ее на самом деле любил!.. А любил ли тебя – неизвестно.
Глафира Разлогова, рассматривавшая какие-то журнальные
фотографии в свете встречных фар, вдруг вскрикнула так, что машина Волошина
вильнула, и сзади сердито загудели.
– Вы что?! С ума сошли?!
– Это же… Разлогов!
– Где?!
– Да вот же!
Трясущейся рукой Глафира зажгла лампочку над лобовым стеклом
и стала совать журнал Волошину.
Он отпихивал журнал.
– Но этого не может быть, – она все совала ему журнал. –
Этого просто быть не может!
– Глафира Сергеевна, мы сейчас в речку улетим!
Тут она вдруг почти закричала – истеричка чертова.
– Я ничего не понимаю, Марк! – кричала она. – Совсем ничего!
Волошин кое-как приткнул машину возле ворот какого-то банка,
включил аварийную сигнализацию и вытащил у нее из рук журнал.
Олесю Светозарову он узнал сразу. Ну и что? Ну Олеся! Мало,
что ли, их было на разлоговском мужском веку?..
– Да не тряситесь вы, – велел он вдове сердито.
Конечно, он сочувствовал ей, но не слишком. Подумаешь, какая
цаца! Ну увидела разлоговскую барышню в журнале, ну и что? Можно подумать, до
этого она никаких таких барышень не видела и не знала об их существовании!
– Я спрошу у Вари, нашей секретарши, что это за материал и
откуда он взялся, – продолжал Волошин. Тут он сообразил, перегнул страницы и
посмотрел на обложку.
И скривился.
– Впрочем, у Вари можно ни о чем не спрашивать, как я
понимаю. Это ваш… почти что личный журнал, если можно так выразиться…
Но вдова все тряслась и показывала на одну из фотографий,
где за полуголой девицей угадывался раздраженный Разлогов.
Волошин посмотрел внимательней и ничего не увидел.
– Ну и что?
– Этого не может быть, – выговорила Глафира с усилием и
прикрыла глаза. – Этого просто не может быть!
– Чего не может быть, Глафира Сергеевна? – Волошин кинул
журнал на щиток, включил «поворотник» и уставился в боковое зеркало.
Лампочка «поворотника» мигала, и физиономия разлоговского
заместителя то появлялась, то пропадала. В зеленом мигании он походил на
вампира, выискивающего в темноте и холоде очередную жертву.
Подумав про вампира, Глафира вдруг вспомнила, что так и не
спросила его о самом главном.
– А зачем вы сегодня приехали ко мне на дачу, Марк?
Он обернулся, лампочка полыхнула, и Глафира подумала
совершенно отчетливо: сейчас он меня убьет.
…Варя все еще продолжала усердно печатать, когда в дверь
приемной сунулся Вадим. И очень удивился – или сделал вид, что удивился.
– Ты все сидишь?!
Она подняла глаза и улыбнулась – или сделала вид, что
улыбнулась.
Он вошел, прикрыл за собой дверь и покрутил головой в разные
стороны, выражая изумление.
Варя печатала.
– А что так поздно-то?
Не взглянув, она пожала плечами.
– Не, ну чего сидеть-то?
Она подняла глаза:
– У меня работа срочная. Я ее доделываю.
– Блеск! – оценил Вадим. – Срочная работа у нее, когда шеф
все равно кони кинул!
Варя опустила очки на кончик носа и наконец посмотрела на
него как на одушевленный предмет – удостоила, рублем подарила.
– А что такое? – спросил он, не собираясь сдаваться, и с
размаху опустил себя в кресло для посетителей. – Кинул же, да? А ты все на него
ломаешься! Или уже на другого?..
– Вадим, – отчетливым учительским тоном начала Варя, –
во-первых, я терпеть не могу таких выражений, ты знаешь! Кони кинул!.. Во-вторых,
у меня срочная работа.
– Подумаешь, какое выражение… – протянул Вадим и осмотрелся.
Сидеть в приемной ему нравилось. Здесь было красиво, богато
и удобно. Вадим называл это «кучеряво».
Кучеряво жил покойный шеф, ничего не скажешь!.. Тут тебе и
ковры, и диваны кожаные, и стены белые, и камин натуральный, и компьютеры
разнообразные, и потолок стеклянный, и секретарша красотка, хоть и в очках!
