Телеканал «Спорт», конечно же!..
Сейчас он повернет за угол и…
Он повернул, поднял глаза в длинных, прямых угольно-черных
ресницах.
Погибель, а не глаза.
Погибель, погибель…
Кажется, он даже не слишком удивился. Кажется, он даже
обрадовался.
– Привет! – сказал он. – Хорошо, что ты здесь. Нам как раз
поговорить бы надо.
– …внезапная смерть тридцативосьмилетнего Владимира
Разлогова полностью парализовала деятельность компании «Эксимер», – бойко
говорила в телевизоре красотка Катя Андреева. – Владимир Разлогов,
возглавлявший «Эксимер» последние четыре года, скончался на минувшей неделе от
сердечного приступа у себя на даче. Напомню, что «Эксимер» объединяет несколько
химических предприятий, выпускающих продукцию, в том числе и стратегического
назначения…
Глафира нашарила пульт и выключила звук. Красотка Андреева
продолжала что-то говорить, но, слава богу, уже неслышно.
Глафира посмотрела сначала в пол, а потом на стену. И пол, и
стена были обыкновенные, привычные.
Владимир Разлогов, о смерти которого сообщили в новостях,
приходился ей мужем.
Посмотрев в стену еще немного, она поднялась и,
по-старушечьи шаркая ногами, вышла на террасу.
Осень шаталась по саду, путалась в деревьях, шуршала
листьями. Лужи на дорожках морщились от ветра. Гамак, который позабыли снять,
качался между соснами, то появляясь, то пропадая, как привидение.
Если бы не случилось несчастья с Владимиром Разлоговым,
гамак бы уже убрали и лужи разогнали с дорожек.
Глафира постояла немного, морщась от ветра – как лужа! –
спустилась со ступенек и пошла.
Ноги в золотистых, легкомысленных, изящных и черт знает
каких шлепанцах моментально вымокли. От холода Глафира поджимала пальцы с
накрашенными ноготками.
Ноготки были розовыми, глянцевыми и немного торчали из
пляжных шлепанцев, которыми Глафира загребала воду из луж. Она накрасила ногти
на руках и ногах розовым лаком, потому что они с Владимиром Разлоговым
собирались на море.
– Что-то устал я, – сказал он, приехав однажды с работы, –
сил моих нет. Поедем на море?
– Поедем, – согласилась Глафира.
Надо отдать ему должное, приличий он никогда не нарушал –
своих барышень в дом не водил и на курорты с ними не таскался. Мало ли, вдруг
там знакомые, на курорте-то?!
Глафира накрасила ногти розовым лаком, купила дикие леопардовые
босоножки и сарафанчик с бретельками в «цветах сезона», чтобы не ударить лицом
в грязь и не подвести Владимира Разлогова – вдруг там знакомые, на курорте-то!
Осень дунула ей в лицо, как будто припудрила дождевой пылью.
Глафира зажмурилась и потрясла головой, словно усталая лошадь. На участке
никого не было, Глафира выставила всех вон. Можно никого не опасаться, не
«делать лицо»! Она шагнула с дорожки в пожухлую мокрую траву и пошла, загребая
шлепанцами.
Сосны шумели в вышине неодобрительно, гулким осенним шумом.
Наверное, нужно уехать в город. Наверное, следовало сделать
это сразу после того, как она вернулась… оттуда. Наверное, не стоит бродить по
лужам в нелепых леопардовых пляжных босоножках!..
Глафира дошла до сосны, положила обе руки на ее мокрый
темный шершавый бок, подняла голову и долго смотрела вверх. Когда голова
закружилась, перестала смотреть.
Владимир Разлогов поступил с ней ужасно. Впрочем, не с ней
одной! Ему наплевать на окружающих! То есть было наплевать, конечно. Вот и работа
компании «Эксимер» парализована!
Тут Глафира засмеялась, и смеялась довольно долго. Хорошо,
что она выставила всех вон и никто не слышит, как она смеется! А что прикажете
делать?.. Плакать, что ли?!
Телефон зазвонил, и она удивилась – ей казалось, что в этой
странной, другой жизни, где она бродит в пляжных шлепанцах по осеннему саду,
телефон звонить не должен. Хотя он только и делал, что звонил, и каждый раз она
вяло удивлялась.
– Але?
– Глафира Сергеевна, Дремов беспокоит. Разрешите прежде
всего выразить вам глубочайшие соболезнования по поводу кончины нашего
дорогого…
Очень дорогого, вставила Глафира беззвучно. Наш дорогой –
бриллиантовый! – Разлогов столько тебе платил, что впору не соболезнования
выражать, а пойти и повеситься.
Но Дремов, по-видимому, вешаться не собирался, был печально
деловит и трагически озабочен.
– Глафира Сергеевна, всей душой осознавая, как вам тяжело, я
все же хотел бы, чтоб вы обозначили – хотя бы прикидочно! – сроки, в которые мы
с вами можем встретиться.
Глафира вновь подняла голову и смотрела на сосны, которые
все качались и качались в вышине, а юрист все гудел и гудел в трубке,
безостановочно, как овод над коровьим хвостом.
– …некоторые обстоятельства! Боюсь, вам придется лично
заниматься этим вопросом или делегировать полномочия…
В конце концов Глафире он надоел, и она попыталась
остановить басовитое гудение.
– Это срочно?
Овод, совсем было пристроившийся к коровьему хвосту,
неожиданно смолк. Глафира ждала. Овод помалкивал настороженно, ворочался на том
конце телефонной линии, топырил слюдяные крылья.
– Глафира Сергеевна, я не смею настаивать, понимая ваше
состояние…
Состояние в мильон, беззвучно добавила Глафира.
– …но тем не менее хотелось бы повстречаться в обозримые
сроки. Дело в том, что у Владимира Андреевича, к сожалению, остались
незавершенные дела. Его кончина была столь неожиданной…
– Через две недели, – твердо сказала Глафира. – Ваши дела
терпят две недели?
– Две недели?! – ужаснулся юрист и опять загудел, как овод:
– Голубчик, это слишком долго, невозможно долго! Поймите, при всем сочувствии к
вам я не могу столько ждать…
– Две недели, – повторила Глафира твердо. – Раньше я не
могу.
Подумала и добавила, подпустив в голос слезинку:
– Он же умер! Понимаете, умер!
Это прозвучало на редкость фальшиво, но овод-Дремов никакой
фальши не заметил.
Интересно, что за проблемы были у моего благоверного,
равнодушно подумала Глафира, распрощавшись с юристом. И как они меня
касаются?..
Телефон опять зазвонил, и она опять вяло удивилась.
– Глаша, это я, – произнес ей в ухо Андрей. – Глаша, я
только прилетел, я ничего не знал! Вот сейчас в «Новостях»…
