– …не смогла открыть! Такое впечатление, что ключ не
подходит. Нет, я несколько раз попробовала! Марк Анатольевич, что мне делать с
бумагами?..
Ну теперь точно пиши пропало! Зря он, Вадим, столько времени
убил, дожидаясь! Лучше б уехал давно. Сходил бы с задушевным другом Саней пивка
попить, давно ведь собирались!
– Хорошо. Хорошо, – сказала между тем Варя после короткой
паузы, нерешительно. – А, может быть, вы все-таки подъедете, Марк Анатольевич?
Я могла бы вас дождаться…
Как будто об одолжении его просила! Вадим громко засопел,
чтобы она обратила на него внимание, загримасничал и даже рукой махнул – не
надо, мол, дожидаться, поедем лучше, да и мамаша там на нервах. Ты что, забыла?
– Хорошо, Марк Анатольевич, – тихо и обреченно сказала Варя,
– до завтра.
– Ты что?! Хочешь, чтоб он тебя до утра засадил эти бумаги
чертовы караулить?! «Подъезжайте, Марк Анатольевич! Я вас подожду, Марк Анатольевич!»
Тебе домой не надо, что ли?!
– Надо, – не глядя на него, сказала Варя.
– Вот и поехали, раз надо! Чего он тебе велел с бумажками
сделать?
– Убрать в мой сейф, – отчеканила Варя. – Который здесь, в
приемной.
– Ну и убирай с богом, и пошли!
Она заперла бумаги в крохотный белый металлический ящик,
погасила везде свет. И они вышли на улицу, к машине.
Разлоговский «Мерседес» в одиночестве дремал под фонарем –
полированный, громадный и устрашающий, как подводная лодка.
– Стоишь? – спросил у «Мерседеса» Вадим, и горло у него
внезапно перехватило. – Ну стой, стой…
Он мимоходом похлопал автомобиль по холодному и влажному
капоту и, обогнув его, двинул к своей машине.
– Вадим, не переживай.
– Да ладно!
– Всем тяжело. Мы стараемся об этом не говорить, но…
– Да ладно!
– А я тоже все время смотрю, знаешь?.. Смотрю и вспоминаю.
Только ты на машину, а я на бумаги, на ежедневники, где он дела записывал.
Смешно: его нет, а дела остались…
– Да ладно! Полезай давай!
Вадим распахнул перед ней дверь, и Варя, вздохнув, полезла в
холодное темное автомобильное нутро. Он плюхнулся на водительское сиденье и
повернул в зажигании ключ. Мотор бодро зафыркал, «дворники» прошлись по стеклу,
смахивая дождь. Варя смотрела в сторону, на спящий разлоговский «Мерседес».
Спящий, а не мертвый. Как странно.
Шлагбаум поднял полосатую руку, выпуская их на пустую узкую
улочку, залитую дождем и размытым светом фонарей.
Поздно, поздно… Уже совсем поздно. Ничего изменить и
поправить нельзя.
Далеко они не уехали.
Машина вдруг вильнула, присела, Вадим выкрутил руль, включил
«аварийку» и медленно съехал вправо. Варя вопросительно на него посмотрела.
– Щас гляну, – буркнул он и выскочил из машины.
«Дворники» тихо и усыпляющее постукивали. Варя сдержанно
зевнула и оглянулась. Вадим вынырнул откуда-то сбоку, нажал на капот, так что
машина присела еще больше, посмотрел, смешно вытягивая шею, а потом полез в
багажник и стал там шуровать. Варя, уже все поняв, опустила стекло.
– Ну что?
– Колесо, – пыхтя, крикнул Вадим из багажника. – Ты не
журись, в два счета поменяем!
– Мне выйти?
– Можешь сидеть, только тихо!
– В каком смысле… тихо?
– Ну не прыгай.
– Да я и не прыгаю, – под нос себе пробормотала Варя.
Дождь все моросил, заливал в открытое окно, капли сыпались
на Варино светлое пальто. Мама очень сердилась, когда Варя его купила.
Говорила, что это не пальто, а «выброшенные деньги». Разве можно в нашем
климате и в нашей экологии… в светлом? Серенькое, коричневое еще туда-сюда, но
светлое-то куда?! И вообще лучше не выделяться, быть как все. А Варе так
хотелось именно… выделяться! Чтоб не как все, а как те мужчины и женщины,
которых она видит каждый день, – как Разлогов, Волошин, их жены и любовницы!..
Бедная мама! Она всю жизнь проработала в НИИ, где десятки
одинаковых женщин и мужчин – в основном женщины, конечно! – сидели за
одинаковыми столами, разговаривали одинаковые разговоры, получали одинаковую
зарплату и одинаково ничего не делали!..
Папа называл НИИ, в котором работала мама, «богадельней».
Маленькую Варю мама брала с собой на работу, когда ее не с
кем было оставить. Варя тогда сидела на стуле, таращила шоколадные мышиные
глаза и непрерывно ела конфеты, которыми ее угощали одинаковые мамины
сослуживицы. Варя была щекастая, крепенькая, в туго повязанных бантах, в
свитере и ватном комбинезоне – мама была уверена, что девочка у нее
«ослабленная» и часто болеет, хотя Варя болела совершенно обыкновенно, как все
московские дети, которых в семь утра, в дождь и слякоть, в холод и в жару, в
ведро и в ненастье, тащат в детский сад, а в группе еще двадцать таких же
страдальцев, и если у одного сопли, то остальные уж точно заразятся, с
гарантией!
Мамины подруги и коллеги были совершенно такими же, как
мама, – в ботах, ворсистых, плохо сидящих брюках и трикотажных кофтах,
сереньких, коричневых, в общем, подходящих. Только у одной красотки были
ярко-алые лаковые босоножки, обутые на теплые шерстяные носки, и легкомысленная
прозрачная блузка с бантом на шее. Сверху для тепла – мохнатый жилет.
Впоследствии выяснилось, что красотка – «звезда и смерть», увела мужа у кого-то
из соседнего отдела, и вообще считалась опасной штучкой.
Варя сидела на стуле – велено было сидеть тихо, – поедала
конфеты и болтала ногой в надежде, что с ноги свалится теплый сапог. Во-первых,
жарко было невыносимо, во-вторых, когда сапог сваливался, подбегала мама и
начинала его натягивать. Какое-никакое, а все развлечение!
«Подруги» называли друг друга исключительно Олечка, Леночка
или Ирочка, а тех, кто постарше, по имени-отчеству – Наталья Леонидовна, Мария
Ивановна. И разговаривали все время об одном и том же – станет Валера
начальником сектора после того, как Юрий Павлович уйдет на повышение, или не
станет, и кто займет Леночкино место у окна, потому что Леночке вот-вот в
декрет.
Варя качала ногой и думала, что такое «декрет».
Декрет-секрет, смешно!..
Еще говорили про квартальную премию, про назначение нового
генерального – кто его знает, каким он будет! Говорят, он где-то в Газпроме
проштрафился, так его к нам, чтобы отсиделся! А эти, которые из Газпрома, лихие
ребята! Сдаст он все площади под склад или общежития для гастарбайтеров, и
прощай тогда научный институт!..
