Погибель, а не глаза.
Скажи мне, откуда могла взяться эта фотография?! Подскажи
мне хоть что-нибудь, иначе я никогда не найду убийцу! А «никогда» – очень
плохое слово. Гораздо хуже многих других плохих слов.
В недрах квартиры что-то тонко пропищало. Глафира подняла
голову и настороженно прислушалась. Загремело железо, лязгнули цепи, снова
запищало. И Прохоров сказал откуда-то издалека:
– Ты моя хорошая. Ты моя красавица. Ждешь меня, да?
Глафира пожала плечами и запахнула халат. Любовь Прохорова к
кошке Дженнифер не знает никаких границ. Впрочем, любовь вообще границ не
знает.
– Ты красавица. Красавица, да? Королева красоты! Ну вот так,
вот так… Глаша! Глаша, ты встала?..
Глафира опять пожала плечами, словно сомневалась – шут его
знает, встала или не встала!..
– Глаша?
Прохоров показался на пороге кухни – голубая рубаха,
клетчатый пиджак, ладные джинсы. С одной руки свешивается Дженнифер, с другой –
офисная сумка из мягкой черной кожи.
Очень стильно.
– Ты чего не отзываешься? – подошел и поцеловал. Пахло от
него упоительно, и все бы хорошо, только во время поцелуя Дженнифер болталась у
него на локте, попадая хвостом в вырез Глафириного халата.
– Я решил, что с меня хватит, – объявил Прохоров, отрываясь
от Глафиры. – Я пресс-конференцию в Кремле отсидел и в офис не поеду! Давай
кофе пить, а потом по Москве шататься. Давай, а?
И сгрузил анемичную Дженнифер Глафире на колени.
Кошка была тяжелая и очень пушистая. Громадная, как
гиппопотам. Она сразу вцепилась Глафире в ноги через халат.
– Ой, да отцепись ты!
Прохоров оглянулся и засмеялся:
– Девочки, не ссорьтесь!
Дженнифер смотрела на Глафиру презрительно.
Ты-то уйдешь, говорила ее недовольная физиономия, а я
останусь! Еще посмотрим, кто кого.
– Она меня ненавидит.
– Не выдумывай.
Прохоров поставил перед Глафирой бутылку какого-то мудреного
йогурта и чистый стакан.
– День надо начинать с натурального продукта.
– Я уже начала день с колбасы.
– Очень плохо. И зачем ты это рассматриваешь?! Нервы себе
портишь!
Глафира попыталась спихнуть тяжелую и горячую Дженнифер, но
та уперлась и не уходила ни в какую.
Кремень-кошка. Скала.
– Андрей, а зачем ты этот материал поставил?
– Прости.
– Да я не для того, чтоб ты извинялся, – вдруг вспылила
Глафира. – Но неужели нельзя было… меня пожалеть?
Прохоров налил йогурт в стакан, отхлебнул и поморщился,
словно хватил коньяку.
– Глаш, в нашем мире никто никого никогда не жалеет. Тебе
это известно лучше других! Я не мог его не поставить.
– Мог, – возразила Глафира убежденно. – Ты прекрасно знаешь,
что мы с Разлоговым…
– Вы?! – поразился Прохоров. – Вы с Разлоговым?! Это что-то
новенькое. Доселе не бывалое.
– Хорошо, – помолчав, поправилась Глафира. – Разлогов и я
всегда старались друг друга… щадить. И ему вовсе не нужна слава такого рода! То
есть была. Не нужна была.
– Я понял, понял.
– И ты… со мной, – это она едва выговорила. – Ты все про
меня знаешь, но эта гадость все-таки вышла, и именно у тебя!
Прохоров налил себе еще немного заветного йогурта и так же
залпом выпил.
– Глаша, – сказал он совершенно спокойно. – Я тебя люблю. Ты
это отлично знаешь.
– Я тебя тоже люблю, – сообщила в ответ Глафира.
– А Разлогов… ему же было наплевать на людей! На тебя, на
меня, на собственную бабушку! Ему нужно было потешить самолюбие этой девицы, –
Прохоров кивнул на фотографию. – Он заплатил за публикацию, и все! Дело
сделано, Глаша! Что мы при этом чувствуем – наплевать!
Глафира молчала. Дженнифер навалилась ей на бедро, вытянула
ногу почти к самому ее носу и принялась урча вылизывать бок.
– Ну хорошо, – сказала Глафира, – ладно. Ты ничего не мог
поделать. А фотографии эти!..
– Что фотографии? – Прохоров повернул журнал к себе. –
Обычные фотографии! Джентльменский набор.
Она хотела спросить про одну-единственную фотографию, ту
самую, странную и загадочную. Она была уверена, что, разгадав тайну этого
снимка, она освободит хоть одну ниточку из скрученного намертво клубка. Хоть бы
одну – и то неплохо!
Спросить или не спросить? Можно или нельзя?
– Я хотел его снять, этот материал, – вдруг признался
Прохоров. – Честное слово! Я же ничего не знал, Глаша!
– Чего ты не знал?
– Ничего. Я его даже не видел. Я дал добро на него и улетел
в Венесуэлу. А Разлогов умер. Но я этого не знал! Ты же мне так и не позвонила!
Я узнал только из новостей! – Он помолчал и добавил: – Да и не смог бы я
вернуться! Нас так долго не допускали к Уво Сандэрсу, ну к их президенту, а мы
ради него, собственно, и летали! Да-да, это ужасно, но я прежде всего
журналист, Глаша! И интервью у него я все-таки взял! И хорошее интервью!
Глафира смотрела мимо него в окно на знаменитый храм,
сначала построенный на народные деньги, потом взорванный для постройки
бассейна, а потом построенный заново на месте бассейна. Дженнифер ожесточенно и
громко вылизывалась у нее на коленях, шерсть лезла ей в рот, и она брезгливо
дергала головой.
– Потом я прилетел, стал тебе звонить, ты сначала не брала
трубку, потом взяла, и поговорили мы как-то странно…
– Это потому, что мне как раз в тот момент дали по голове, –
напомнила Глафира.
– Глаша, перестань. Ты хочешь, чтобы я чувствовал себя
виноватым еще больше? Или чтобы я сразу повесился?
Она не отвечала, смотрела на храм, и ее молчание Прохорову
не нравилось.
– Что?
Она перевела на него взгляд и пожала плечами.
– Ничего.
Прохоров отошел к плите, стал возиться и заговорил, не
поворачиваясь:
– Вот ты говоришь, ему не нужна была такого рода слава! Но
ведь это он сам заказал материал про Олесю!
