Нет, это была совсем не та фотография, где раздраженный
голый Разлогов с красавицей на переднем плане, не дававшая Глафире покоя!
На этой красавица в одиночестве сидела с ногами в
белоснежном пушистом кресле. Из одежды на красавице была только просторная
мужская рубаха, а из украшений – огромный бриллиант.
Глафира не поверила своим глазам.
Может, у нее в голове помутилось? Всерьез?!
Распроклятый журнал трепыхался у нее в руке. Она взяла его,
чтобы вышвырнуть в помойку.
Должно быть, истерика – первая в жизни, загадывай желание! –
пошла ей на пользу. Кисельной трухлявой вялости последних недель не осталось и
следа.
Глафира вдруг, в одну секунду, вернулась в себя, вернулась
собранной и умеющей думать, такой, какой она была всегда.
Ты очень умная, говорил ей когда-то Разлогов, и она знала,
что это правда.
– Ну? – Прохоров потянул у нее из пальцев журнал, отдавать
который было нельзя. – Мы же собираемся его выбросить! Да, Глашенька?
Он обнимал ее очень нежно, и они вдвоем продвигались к
мусорному ведру, отчасти напоминающему топливный бак межпланетного корабля, как
все в этом доме. Ведро сверкало полированным металлом и работало – ведро
работало! – на сенсорных датчиках.
Андрей ни о чем не должен догадаться. Он тут совсем ни при
чем. И так она доставила ему много неприятностей, а он ни в чем не виноват.
Кое-как, в обнимку – расстроенный Прохоров и новая-старая,
быстро обдумывающая свое положение Глафира – они добрались до ведра. Прохоров
поднес руку, куполообразные створки раскрылись с тихим, но отчетливым жужжанием
и ам! – ведро проглотило журнал.
Глафира проводила журнал глазами, всхлипнула напоследок,
повернулась и обняла Андрея. И носом потерлась о его шею. И посопела ему в ушко.
– Все хорошо? – Он потрогал ее шишку под волосами. – Прошло?
– Истерика – да, а шишка нет. Ты прости меня, Андрюша.
– Нечего прощать. Я все понимаю. Тебе… нелегко дались все
эти события.
– Нелегко, – эхом повторила Глафира. Если сейчас кто-нибудь
позвонит и он уйдет за телефоном, я смогу вытащить журнал. Незаметно и быстро.
– Только мне обидно, – продолжал ничего не подозревающий
Прохоров, – что тебя так задела эта… разлоговская девица! Ну и что? Он что, был
твоим верным и любимым мужем, что ли?!
Вовсе не девица ее задела! Наплевать ей на девицу. Но
Прохоров об этом не должен знать!
– Он не был моим любимым, – сказала Глафира, думая про
журнал, – но он был моим мужем, Андрюша! И мне… неприятно.
– Ну все, – Прохоров поцеловал ее в лоб. – Проехали. Пойдем
гулять, а? Вот ты в последний раз когда просто так шаталась по Москве?
Глафира отстранилась немного и посмотрела ему в лицо.
– Никогда, – призналась она. – Честно! Никогда у меня не
было никаких романтических прогулок и свиданий. Из института я всегда летела
домой, и с работы тоже. Я же за городом жила, добиралась часа по два в одну
сторону! Метро, маршрутки, вся эта канитель. А потом Разлогов на мне женился, и
все.
– Все, – повторил Прохоров. – Понятно. Значит, сегодня ты
будешь гулять по Москве с кавалером первый раз. Загадывай желание!
Они засмеялись.
Глафира думала, как ей добыть журнал.
– Андрюш, пока я буду собираться, посмотри в Интернете
что-нибудь про «Эксимер», а? А то я совсем оторвалась от жизни, ничего не знаю.
– Ну я и так все знаю! Рассказать?
– Ну конечно! – торопливо согласилась Глафира. – Но все
равно посмотри! По-моему, в «Новостях» говорили, что на заводе в Дикалево
начались какие-то выступления или забастовка, что ли!..
– Ну это не новость, Глаш. Дикалево – город вокруг
химзавода. Химзавод встал, город, считай, умер. Вот тебе и все новости.
– Посмотри, а? – Глафира потянулась и поцеловала его. – Все
равно я быстро не соберусь.
Он вздохнул протяжным вздохом мужчины, который заранее и
навсегда прощает любимой женщине все ее слабости. И покорился.
– Только ты постарайся все-таки собираться не два часа, а? А
то скоро уже стемнеет, и все гуляние пойдет насмарку.
Она довела его до дверей в кабинет – вот как запомнить, что
эта дверь именно в кабинет?! – немного постояла, прислушиваясь, и бегом
вернулась в кухню.
Некие пассы рукой, черт возьми, да что ж он не срабатывает,
этот сенсорный датчик?! Наконец приглушенное, но отчетливое жужжание, и
космический купол открылся.
Глафира сунула руку внутрь. Ты лазишь по помойкам, ничуть не
удивилась присутствующая на барной стойке кошка Дженнифер. Оно и видно. Глафира
нащупала журнал, выдернула и не удержалась, взглянула. Как это может быть?!
Откуда?! Но оно – есть. На фотографии видно совершенно ясно!
Купол помойного ведра с достоинством затворился.
Нужно быстро уходить, чтобы Прохоров ее здесь не застукал.
Прямо сейчас, а то вся операция насмарку!
– Гла-аш! Глаша, у тебя телефон надрывается! Ты где?!
Сейчас он зайдет в спальню, поймет, что меня там нет, и
выйдет на кухню. А тут я с журналом, только что отправленным в мусорное ведро!
В одну секунду Глафира засунула журнал под халат и
перетянулась поясом, туго-туго. Журнал шуршал и холодил бок.
– Глаша? Отзовись!
– Я здесь, Андрей! На кухне!
Глафира распахнула одну дверцу, потом другую…
Где же холодильник, мать его?! Как его найти, когда кругом
одинаковый хром и никель, а также бериллий и ванадий?!
– Глаша? Ты же вроде одеваться пошла!
Когда он показался на пороге, Глафира невозмутимо доставала
из холодильника бутылку с молоком. Кошка Дженнифер с недоумевающей физиономией
свисала у нее с локтя.
Журнал шуршал и предательски ехал из-под халата.
– Дженнифер попросила молока, – объявила Глафира. – Я ее
кормлю.
Прохоров засмеялся, подошел, взял Дженнифер и прижал к себе,
как младенца. Глафира локтем поправила журнал.
– Вы начинаете любить друг друга, – сказал Прохоров и
почесал Дженнифер за ушком. – Я рад. Давай я ей сам налью, а ты иди, одевайся!
– Спасибо, – пропищала Глафира фальшивым писком, потрепала
не успевшую увернуться Дженнифер по голове и пошла в спальню.
