Корреспондентка теперь сидела, затаившись как мышь, смотрела
на Марину не отрываясь и почти не моргая.
Она была в свитере, то ли коричневом, то ли сером, не
разобрать. Вытянутые рукавчики подвернуты и – Марина специально посмотрела, –
кажется, не слишком чисты. Теплые брюки слегка в пуху – из куртчонки наверняка
лезет! Ботинки… ну одним словом, ботинки, и все! Практичные такие, на все
случаи жизни. Зимой ботинки, летом будут сандалики, чтоб «ноги дышали».
Все ясно.
Марина по опыту знала, что самые лучшие интервью делают как
раз зачуханные тетки в чудовищных «практичных» ботинках и свитерках из
свалявшегося козьего пуха, журналистки «старой школы». Самые лучшие, самые
умные, самые нежные и содержательные интервью получаются именно у таких! Личная
жизнь у них, конечно, «не состоялась» в первый раз лет двадцать назад и все
никак «не состоится» до сих пор – и уже никогда не состоится. Пишут они хорошо,
грамотно пишут, с душой – им очень нравится писать о чужой жизни, именно
потому, что у них нет своей! Вопросы задают умные, прочувствованные – у них
есть время и неистовое желание «вникать» в биографию и «достижения» звезды –
как раз потому, что у них нет ни собственной биографии, ни достижений!
Прихлебывая чай – зеленый с жасмином, – поглаживая никудышного, подобранного с
помойки кота, кутая ноги в клетчатый плед, они… вникают, нет, даже «проникают»
в биографию кумира. Что сказал, когда сказал, кому и зачем. Когда
женился-развелся. Опять женился и опять развелся. Как создал «небывалое» –
неважно что, книгу, картину, сюиту или инсталляцию в духе современного
искусства. Что любит на завтрак. Каких держит собак, кошек, ужей или ежей? Как
ездит к «месту творчества» – на метро, на машине или личном бронепоезде. Что
предпочитает – русские березки или тропические пальмочки, пино коладу или
стопарик ледяной водочки да под соленый огурчик. «За талант» они прощают кумиру
все – и скверный характер, и дурацкие выходки, и пьяные дебоши, и «падения»,
ведь без «падений» не бывает новых взлетов, да и что это за гений, который ни
разу не пал! Они посещают концерты, вернисажи, спектакли, встречи в книжных
магазинах – смотря по тому, в чем именно гениален гений.
По вечерам «жизнь гения» обсуждается по телефону с мамой.
Пожалуй, они даже время от времени ссорятся, когда мама недостаточно
почтительна к гению!..
– Оля, – вдруг сказала Марина домашним голосом, – вы ведь с
мамой живете?
– Что? – встрепенулась журналистка, стукнув ложечкой о
чашку. Немного чаю даже вылилось на блюдце. – Что вы спросили, Марина Олеговна?
Марина все смотрела на нее добрыми глазами, улыбалась и
молчала.
– А?! – растерянно переспросила та и вытерла руки о колени.
– Я?! Да, с мамой! А… как вы догадались?
Еще бы мне не догадаться, подумала Марина весело.
– Олечка, – и великая актриса ободряюще положила теплую руку
на застиранный журналисткин рукавчик, – давайте мы все же начнем, а? Вы даже не
можете себе представить, Олечка, как я устала!..
– Конечно, конечно, вот у меня вопросы, вот здесь… всего
несколько, но материал будет большой, самый большой в номере! Хотя вам,
наверное, это совсем не интересно, Марина Олеговна…
– Просто Марина, договорились?
– Господи, конечно, конечно, то есть спасибо вам за это.
Спасибо большое… И я хотела вам сказать… вы так прекрасно сегодня играли! Боже,
как вы играли, Марина! Вы гений!
– Нет, – мягко выдохнула Марина, – это не я гений, Олечка.
Это Островский.
– Конечно, конечно, и он, и вы!.. Вы оба… оба гении…
Немного запутавшись в гениях, журналистка Олечка суетливо
прихлебнула чай, перелистнула страничку блокнота, прищурилась и опять нырнула в
свой бездонный баул, на этот раз за очками.
Первый вопрос, вычитанный из блокнота, привел Марину в
восторг.
– Скажите, вы любите играть любовь?
Марина подумала ровно столько, сколько было нужно.
– Сыграть любовь… невозможно, – и она улыбнулась печально. –
Как ни играй, все будет вранье! И зритель непременно это почувствует. Нужно и
вправду любить, мечтать, плакать. Нужно… понимаете, нужно убедить себя в любви.
Достать эту любовь из себя, как бы глубоко она ни пряталась. Достать и отдать…
– Кому? – прошелестела журналистка.
– Зрителям. И партнеру, конечно!
Марина говорила, и точно знала – собеседница ей верит!
Каждому слову, в котором не было ни капли правды, – верит.
Вот потеха. Как будто можно на самом деле каким-то макаром
вытащить из себя ту давнюю любовь к Разлогову, когда они дышать друг без друга
не могли, когда начинали целоваться уже в общежитском коридоре, когда она
стояла перед его дверью и читала «График дежурств» с его фамилией в графе, –
разве можно вытащить ее, показать всем, да еще адресовать тому лощеному хлыщу
без всякого темперамента, который был сегодня ее партнером?!
…А хлыщ, кстати сказать, тоже именуется в статейках «большим
актером». Вот и верь после этого газетам!..
– А ненависть, Марина? Ее тяжелее играть? Или легче?
Она опять подумала, и опять ровно столько, сколько нужно.
– Ненависть играть не тяжелее и не легче. Ненависть играть…
болезненно. Как будто ковыряешь рану, и она опять начинает кровоточить. Но
по-другому никак нельзя! Ненависть нельзя носить в себе как любовь, а потом
извлекать на свет! Ненависть – штука взрывоопасная.
– А бывает ведь и холодная ненависть, – почтительно
прошелестела журналистка Олечка, и Марина взглянула на нее укоризненно.
…Что это ты, матушка, умную из себя строишь? Или, раз я с
тобой добра, уже решила, что ты моя подружка и тебе все можно?!
– Вы когда-нибудь кого-нибудь ненавидели, Олечка? – жестко
спросила Марина. – Вспомните, как это было.
– Нет-нет, я… конечно нет, что вы, Марина Олеговна! Я… вы
рассердились?
– Ну что вы, – Марина даже засмеялась тихонько, – меня
трудно обидеть.
– А когда вы первый раз поняли, что играете? Нет-нет, про
детство, про призвание вы много раз рассказывали. И это очень, очень…
интересно, но я хочу узнать, помните ли вы момент, когда заиграли
по-настоящему?
– Мой первый успех…
И тут зачуханная Олечка ее перебила, очень почтительно,
почти заискивающе, но перебила!
– Нет-нет, не успех! А именно когда вы поняли, что вы
играете и вам верят? Когда вы поняли, что ваши эмоции стали достоянием… всех? И
что это… правдивые эмоции?
