– Я просто подумал…
Журналистка Олечка в отдалении выдернула из своего баула
складной зонт, распахнула его, подняла над головой и двинулась в их сторону.
Марина взяла Волошина под руку и увлекла в переулок.
– Марк, как вам в голову пришла такая глупость?! Почему
Разлогов должен был оставить мне какие-то бумаги?! И что это за бумаги?!
Он помолчал, и Марина поняла – ни за что не скажет, ничего
она от него не добьется.
– Вы были моей последней надеждой, – сказал он и улыбнулся.
– Если у вас их нет…
– И быть не может!
– Значит, нигде нет. Куда он их дел, я не понимаю! И самое
главное…
– Что?
Он молчал.
– Что главное, Марк?
– Да ничего, – сказал он быстро. – Просто они нам очень
нужны. Чтобы как-то привести дела в порядок. Он умер, и все разладилось…
– Для меня он умер давным-давно, Марк. – Кажется, она
кому-то уже говорила эту фразу!.. – Мы расстались, и его для меня не стало. Но
все равно тяжело, когда я думаю, что его… на самом деле нет!
Волошин слегка пожал ее слабую руку, словно погладил, и они медленно
пошли по блестящей от дождя брусчатке.
Марина лихорадочно думала.
Волошин был печален.
«Он никого не любил, кроме вас!» – надо же! Насколько они
предсказуемы и линейны, эти существа мужского пола, даже самые лучшие и самые
умные из них! Им можно внушить все, что угодно! Если грамотно внушать! Он
никого не любил, кроме вас… Кого он там любил, мне неизвестно, а меня он
ненавидел, это совершенно точно!
Добравшись до дома, Марина первым делом обошла все комнаты.
Шаги ее, стремительные и гулкие, отдавались от стен и горок с бисквитным
фарфором.
Подождите, голубчики, думала Марина, отворяя и затворяя
двери. Я вам покажу разлоговскую любовь! Вам такая любовь и во сне не
приснится!..
В комнатах было пусто, только лежал на коврах и паркете
неверный свет большого города, сочившийся с улицы. Костенька, стало быть, на
даче, а старуха наверняка храпит в своей каморке и ни за что не проснется. Она
знает, что у Марины сегодня спектакль и баня и приедет она под утро.
Но какая может быть баня!..
Марина швырнула на кресло меховую душегрейку, дрыгая ногами,
скинула туфли, побежала в свою комнату и заперлась.
Не зажигая света, она пробралась в самый угол, где рядом с
резной чугунной батареей стоял бабушкин сундучок – смешной, трогательный, с
побитыми углами. Марина называла его «мое приданое» и хранила в нем всякую
ерунду – пожелтевшие газетные вырезки, самые первые рецензии и фотографии, на
которых она робкая, перепуганная девчонка, кусочки кружева от платья, в котором
она играла Принцессу из «Обыкновенного чуда». Студенты любили ставить именно
Шварца, он казался им необыкновенно глубоким! В сундучок никто никогда не
заглядывал, Марина не разрешала трогать «приданое». Откинув скрипнувшую крышку,
она моментально выворотила «приданое» на пол и стала проворно в нем копаться.
То, что она искала, лежало где-то посередине. Тоненькая
картонная папочка с белыми тесемками нашлась очень быстро. Марина развязала
тесемки и проверила бумаги – все на месте.
Собственно, самой главной там была одна бумажка, и она
оказалась в полном порядке.
Впрочем, она и не могла никуда деться. Зря Марина так
перепугалась.
Посидев немного на полу, она старательно засунула картонную
папку в середину бумажной кипы, уложила все в сундучок, сверху бросила кусочек
кружева и деревянного зайца с метлой – подарок Разлогова на какой-то
давний-предавний день рождения. Ему тогда очень нравилось, что Марина теперь
такая же, как этот заяц, – хозяйственная и с метлой. Жена, мать семейства, еще
бы!..
«Он никого не любил, кроме вас!» Скоро, скоро вы все
узнаете, как именно он меня любил!..
Совершенно успокоившись, Марина захлопнула крышку, поднялась
и, придерживая юбку, покружилась немного в центре лунного круга, лежавшего на
ковре.
Медведя застрелили охотники, или он сгинул, попавшись в
капкан, а Принцесса жива, весела и танцует ночью вместе с луной. Как вам такое
продолжение истории, уважаемый сказочник?..
Очень хочется чаю, горячую ванну, раз уж ничего не
получилось с баней, книжку «Три мушкетера» и спать, спать!
Марина вышла в коридор, сильно хлопнула входной дверью –
чтобы старуха наверняка проснулась, – и закричала громко, на весь дом:
– Верочка-а! Вера Васильна, я приехала! Хватит храпеть!
И прислушалась. Странное дело: ни звука не доносилось из
глубины квартиры, только на разные лады тикали разные часы.
– Вера Васильевна! Я чаю хочу! В ванну хочу! Я уста-ла!
Тишина, и больше ничего.
Вновь забеспокоившись – что за наказание такое, никто ее не
жалеет и не бережет! – Марина добралась до старухиной двери и распахнула ее.
В комнатенке, тесно заставленной комодами, шифоньерами и
стульями с прямыми, как у солдат, спинками, никого не было. Пуста была кровать,
застеленная пикейным покрывалом.
Старуха пропала.
Прохоров раздраженно пожал плечами, но все-таки свернул с
МКАДа в сторону разлоговской дачи.
Замелькали елочки-березки, город моментально отступил, как и
не было его. Глафира смотрела в окно, Прохоров молчал, и это продолжалось
долго.
Она не выдержала первой.
– Андрей, не сердись ты так! Ну мне правда нужно домой! Ну
очень нужно!
– Нет, я этого не понимаю, – он завелся моментально, как
двигатель у хорошей машины. – Тебе по голове уже дали? Дали! Хорошо, что не
убили! Там никого нет, даже собаки нет! Что ты будешь делать, если кто-нибудь
опять… нагрянет?!
– Не нагрянет.
– Откуда ты знаешь?!
Глафира молчала, смотрела в окно на летящие березки-елочки,
которые фары выхватывали из темноты. Прохоров быстро взглянул на нее и
отвернулся.
…На самом деле ему просто необходимо было остаться одному,
получить временную свободу, хоть на один вечер, именно потому он и вез ее
сейчас на дачу! Конечно, хорошего в этом ничего нет, но он должен кое-что
выяснить и изо всех сил надеялся, что за один вечер с ней ничего не случится.
Хотя лучше бы, конечно, не рисковать, но ему правда очень нужна свобода!
