Сердце подскочило, допрыгнуло до горла и там остановилось.
Волосы на голове шевельнулись.
Глафира хрипло вскрикнула и закрыла рот рукой. Между
деревьями стоял человек.
– Глаш, ты что?!
– Там… там… – она тыкала рукой в стекло, щеки у нее были
совершенно белые.
Прохоров посмотрел в ту сторону.
Никого и ничего. Только мокрые стволы сосен да заросли
бузины и сирени, голые перепутанные ветки, с которых почти облетели листья.
– Что ты там видишь?!
Прохоров тронул машину, проехал вперед так, что свет фар
теперь высвечивал бузинную путаницу до самой последней веточки. Никого и
ничего.
– Андрей, – трясясь, выговорила Глафира, – выйди и посмотри,
а? Мне показалось… я видела… Там кто-то есть!
Он опять посмотрел. «Дворники» мерно постукивали.
– Никого там нет!
Тем не менее он выскочил из машины, оставив дверь открытой,
поднял воротник и по мокрой траве запрыгал в сторону кустов и деревьев. Глафира
напряженно смотрела ему в спину, даже глазам стало больно. В открытую дверь
тянуло сыростью, запахом мокрых листьев, автомобильной гарью. Ветер шумел.
– Здесь, что ли, Глаша?! – издалека крикнул Прохоров.
Глафира кивнула из-за лобового стекла. Он потоптался по мокрой траве, пожал
плечами и поскакал обратно. Сел и захлопнул дверь. Вид у него был обиженный.
– У тебя галлюцинации.
– Возможно.
Он посмотрел на нее.
– Не возможно, а точно! И вообще, если тебе мерещатся
привидения, поехали лучше в Москву. Покатались, и хватит!
– Извини меня, Андрей.
– Не в извинениях дело! Ты нервничаешь, боишься, а здесь
глухомань такая! Тебе нельзя тут оставаться, я тебя заберу!
Он говорил и знал, что не заберет, оставит. Ему нужен всего
один свободный вечер. Всего один глоток свободы – и операция будет завершена.
Все, к чему он стремился долгие годы, станет наконец таким же реальным, как эти
елки, пропади они пропадом!
Всего один вечер…
Человек, проворно и неслышно отступивший за угол громадной
уличной печки, куда не доставал свет фар, проводил машину глазами. Человек
видел, как она остановилась у крыльца, как выскочила ненавистная профурсетка
Глафира, как залились светом фонари на балюстраде и высокие стрельчатые окна.
Дом как будто ожил и задышал. Человек захлебнулся от ненависти, неторопливо
миновал невиданную печь, вошел в беседку и потопал ногами в теплых ботинках,
стряхивая воду. Здесь, по крайней мере, не льет.
Ну что ж. Придется подождать. Времени не слишком много, но
пока в доме тот, второй, сделать все равно ничего нельзя. Сюда, в беседку,
никто не заглянет – куда им догадаться! Как их вообще угораздило заметить! Ну
уж теперь все проверили, больше как пить дать проверять не станут. А вдруг тот,
второй, до утра не уйдет?.. Такое вполне может быть! Профурсетка привезла
кавалера прямиком в постель покойного супруга, это на нее похоже. Тогда
придется предпринять еще одну попытку, а не хочется, ох как не хочется!..
Человек поежился, послушал, как высоко и сердито шумят сосны
под осенним ветром, опустился на влажную лавочку и закрыл глаза.
Ждать. Ждать.
Выпроводив Прохорова, Глафира заперла дверь на все замки и
хотела было посмотреть в монитор, как закроются за ним ворота, но монитор не
отзывался, скучно смотрел пустым мертвым глазом и не оживал, хотя Глафира
старательно нажимала все кнопки по очереди.
Ну конечно! После того как ее ударили по голове, Волошин
сказал, что вся система видеонаблюдения выключена. Он еще подозревал, что
систему выключила сама Глафира, а она к ней и близко не подходила!
На улице горели все фонари, и с одной стороны, это было
хорошо – дом купался в сиянии, а с другой стороны, не очень, потому что там,
куда не доставал свет, царила могильная чернота, еще сильнее обозначенная
разлитым вокруг победительным сиянием.
– Ну и ладно! – очень громко сказала Глафира и пошла по
первому этажу, открывая все двери и везде зажигая свет.
Из двери разлоговского кабинета торчал ключ, и ее открывать
Глафира не стала. Мало ли, может, как раз за ней прячется привидение, маячившее
между деревьями!..
В том, что привидение было, Глафира нисколько не
сомневалась.
Теперь дом сиял изнутри тоже, как гигантская рождественская
шкатулка. Посматривая на сумку, на дне которой был припрятан вытащенный у
Прохорова из помойки журнал «День сегодняшний», Глафира загрузила посудомоечную
машину, которая быстро и успокоительно загудела. Все, что в машину не влезло,
она перемыла под краном и еще до блеска натерла стол, плиту и длинную кухонную
стойку. Руки у нее слегка тряслись.
Подожди, уговаривала она себя. Не спеши. Все нужно делать с
холодной головой, особенно проводить расследование!..
Придирчиво оглядев плоды своих трудов, она налила воду в
чайник, включила телевизор, вооружилась веником и совком и, решительно сопя,
полезла в камин – чистить. Чистить разлоговский камин было делом долгим и
трудным. Глафира влезала в него почти с головой, выметала из углов золу и угли,
чихала, но не сдавалась. Когда камин наконец стал таким обновленным и свежим,
что в нем можно было поставить кресло и жить, Глафира угомонилась.
От свитера воняло сажей, она на ходу сняла его и понесла в
подвал, в «прачечную», где стояли две гигантские стиральные машины, гладильные
доски и растяжки для сушки белья. В подвале свет не горел, и Глафира, постояв
секунду на лестнице, спуститься туда не решилась.
Не пойдет она в темноту!
В конце концов, она же видела в саду привидение! И кто-то
зачем-то ударил ее по голове несколько дней назад. И этот кто-то что-то искал в
ее доме. Нашел или нет? Вот вопрос, на который тоже предстоит получить ответ.
Волоча свитер по полу, Глафира подхватила свою сумку и по
широкой крепкой и грубой, как в средневековом замке, лестнице стала подниматься
наверх. В середине лестницы был выключатель, и она нажала клавишу.
Хлынул свет, заливая и лестницу, и площадку, на которой
стояли кресла с высокими спинками и книжные шкафы от пола до потолка. Она
любила раньше здесь сидеть и читать, тогда было слышно, как внизу ходит
Разлогов и разговаривает по телефону, как трещат в камине дрова и смачно зевает
собака Димка.
Раньше – это когда Разлогов еще был здесь. С тех пор прошло
сто лет, а может быть, сто тысяч лет. А может, и не прошло, просто она
состарилась на сто тысяч лет – немало.
