– Сейчас, моя девочка, – пообещал он Дженнифер, – сейчас,
моя радость! Все, все будет!
Дженнифер повела хвостом и отвернулась. Слава богу, один
приехал! Эту свою с собой не приволок! Она меня сегодня трогала, даже, можно
сказать, таскала, совершенно бесцеремонно, я потом еле отмылась! Полдня
потратила, чтобы себя в порядок привести!
– Соскучилась моя девочка! Конечно, соскучилась! Ну ничего,
ничего. Сейчас все у нас будет хорошо.
Ничего хорошего не было вовсе, и от предстоящего дела его
мутило – прямо-таки физически, тошнота подкатывала к горлу.
– Ничего, ничего, – приговаривал он, утешая то ли себя, то
ли Дженнифер, – нам с тобой осталось потерпеть совсем чуть-чуть.
Он волновался за Глафиру – нельзя было оставлять ее одну! Но
как не оставишь, если ему необходим этот вечер, всего один – чтобы все наконец
расставить по своим местам.
Он сильно нервничал, и кошка Дженнифер это чувствовала,
мяукала недовольно. Когда он посадил ее на стойку, принялась немедленно
вылизывать примятый бок, недовольно встряхивая ушами.
Прохоров навалил ей еды в миску с изображением
очаровательных котят. За этой миской он специально ездил в магазин на Ленинский
– чтобы у Дженнифер всегда во время обеда было хорошее настроение. Конечно,
есть она не стала, и он ее уговаривал, довольно долго.
В квартире было тихо и пусто! Никого нет. Ты никому ничего
не должен. Глафира, должно быть, лучшая из женщин, которые попадались ему в
жизни, но как это все трудно! Как это… утомительно, честное слово. Любовь –
такая же работа, как и любая другая, бесконечное приложение усилий. Нужно
приспосабливаться, прилаживаться, ломать себя старого и выуживать из себя
какого-то «нового». Этот «новый» в чем-то бывает похож на старого, а в чем-то
совсем другой. «Новый» Прохоров, проживший рядом с Глафирой несколько дней…
подустал немного. Почему-то рядом с ней ему было неловко, он все пыжился,
приосанивался, будто на цыпочках ходил! Нет, им было отлично вместе – кажется,
так пишут в романах, – но он все равно подустал. Глафира за ним «ухаживала» –
подавала, убирала, варила кофе, провожала до дверей. Черт знает, то ли ей так
нравилось, то ли ее Разлогов приучил! Вполне возможно, что приучил, с него
станется. Он вообще был довольно… старорежимный, несовременный мужик! Вон какую
печь у себя на даче воздвиг, как Емеля из сказки, хоть катайся на ней, да еще с
беседкой, да еще с костровищем! Прохоров бывал на этой самой даче всего пару
раз и каждый раз поражался. Надо же быть таким дикарем – дом в лесу отгрохал,
какие-то беседки-костровища завел, собаку держал безобразную, из всех напитков
предпочитал виски, а из всех развлечений хоккей, а после хоккея баню! С таким,
наверное, с тоски на третий день сдохнешь, а чуть что не по его, так он кулаком
по столу грохнет и на три дня на хлеб и воду. Вот бедная Глаша и
подает-убирает, до двери провожает. Впрочем, «бедная Глаша» на Разлогова
никогда не жаловалась, особенно в таком… бытовом смысле, хотя Прохоров знал,
что живется ей не сладко.
Одни разлоговские девахи чего стоят!
Про девах он зря подумал. Стало жарко ушам и скулам, даже щеки
изнутри зачесались – от стыда.
От этого самого стыда он принялся совершать кучу ненужных
мелких движений – погладил кошку Дженнифер, которой это совершенно не
понравилось, переставил чайник с одного места на другое, аккуратно свернул
полотенчико, брошенное Глафирой кое-как, и посмотрел на себя в зеркало.
Андрей Прохоров был хорош собой и отлично это знал. В меру
высокий, очень спортивный, загорелый, лицо мужественное, глаза, естественно,
голубые. Ничего общего с Разлоговым. Непонятно, почему Прохорова все время
тянуло с Разлоговым… соревноваться, и выходило так, что побеждал именно
Прохоров, хотя Разлогов об этом ничего не знал!
Разлогов был «примитивный» – на сотрудников и подчиненных
орал, когда бывал на производстве, лез во все дыры, про это даже газеты писали
– и все над ним смеялись! Это что за демократия такая – хозяин, директор, гайки
крутит, таскается по цехам в химзащите и лезет, лезет, куда ему не следует – и
бессмысленно, и не по чину!.. Никакой светской жизнью он никогда не жил, только
если уж очень «подпирало», посещал «обязательные мероприятия» – вроде открытия
«ХимЭкспо», куда съезжались все отраслевики и премьер наведывался. Из
«знаменитых и великих» дружил только с Димой Гориным, писателем, талантливым
чрезвычайно, но, с прохоровской точки зрения, человеком до крайности
неприятным. Общаться с ним было трудно – того и гляди, пошлет куда-нибудь, да
еще прилюдно, да еще от души, а на следующий день забудет и разговаривает как
ни в чем не бывало. Прохоров Горина сторонился, а Разлогов с ним дружил, зачем
– непонятно!
И девиц Разлогов любил чем примитивней, тем лучше. Лишь бы
ноги подлиннее да грудь побольше, и лучше бы все время молчала! Женат при этом
он был один раз на великой русской актрисе, а другой раз на Глафире, девушке
умненькой, сложной и себе на уме. Что такие женщины находили в таком мужчине?!
Деньги, деньги, и ничего, кроме денег.
Прохоров, напротив, слыл человеком «утонченным».
По-английски и по-французски говорил легко и красиво, любил осень в Довиле, а
зиму в Ницце, родстеры, орхидеи, знал, кто такая Рахель Рейсх, дружил с
писателем Гектором Малафеевым, утверждавшим, что жизнь говно, и ждущим со дня
на день конца света. Вместе с Гектором они посещали один и тот же спортклуб и
качали там железо до седьмого пота. Гектор скрашивал ожидание конца света
романами и романчиками с совсем уж никчемными малолетками, мастерски ваял
тексты о том, что все бабы сволочи и шлюхи, а Россия погибла, и вороны кружат
над ней, растаскивая белеющие косточки.
Прохоров искренне видел в малафеевском творчестве «знамение
времени», предчувствие «скорого конца» и с удовольствием запивал
головокружительные разговоры с Гектором французским коньячком.
Роман с Глафирой Гектор не одобрил, но Прохоров «устоял» – в
конце концов, это его личное дело! Кроме того, о его «соревновании» с
Разлоговым Гектор не знал, конечно. Глафира тоже была довольно примитивной с
точки зрения прохоровского окружения. Разлогов подобрал ее на какой-то кафедре,
где она изучала то ли средневековых лаосских поэтов, то ли современных
латышских писателей. Познакомил их все тот же Горин, который про конец света не
писал, железо в спортзале не качал, с малолетками не водился, сочинял истории
странные, сложные, не совсем понятные, но всегда интересные, и то и дело
получал литературные премии – то в отечестве, то за рубежом. Рассказывали, что,
представляя Разлогову Глафиру, Горин сказал с сожалением, что сам бы на ней
женился, да не может никак – уже женат!
Глафира оказалась вполне предприимчивой, Разлогова прибрала
к рукам довольно быстро, а когда он ее отмыл, обул и одел – еще и очень
привлекательной. Именно потому и привлекательной, что полный «неформат». Когда
Прохоров первый раз ее увидел, подумал – это еще что за лошадь Пржевальского?!
