И она искоса взглянула на Глафиру. Та некоторое время
сидела, не шелохнувшись, уставившись на коробку с имбирным печеньем. Потом
вдруг замотала головой, повернулась к старухе и схватила ее за руки.
– Вера Васильевна, – заговорила она отчаянно, –
послушайте!.. Я точно знаю, что Разлогов все время давал Марине деньги! – Бабка
хотела возразить, но Глафира не дала ей этого сделать. – Да, да! Мне наплевать,
верите вы или нет! Но он платил постоянно и помногу! Я никогда не понимала, за
что! Но не спрашивала, это ведь его жизнь, а не моя, я-то появилась уже потом,
потом!
Зачем-то она потрясла бабкины руки, тяжелые и холодные.
– Он никогда, никогда не говорил мне о ребенке!
– Как же тута скажешь-то? Я, мол, своего сыночка сам уродом
сделал, а потом сам же его, сироту, на произвол судьбы спокинул!
– Этого просто не может быть! – Глафира выпустила бабкины
руки, наклонилась вперед и схватила себя за волосы. И забормотала лихорадочно:
– Хотя тогда за что он платил? И так много?! Откупался? Никак, никак… Господи,
разве так можно?..
– Погоди, девка, – сказала старуха, пожалуй, с сочувствием,
– не убивайся ты так!
– Откупался? – бормотала Глафира. – «Только вперед? Прошлого
нет и больше никогда не будет… Все, что осталось позади, отработанный
материал!»
– Погоди, погоди, девка…
– Но ведь за что-то он ей платил! Все время, постоянно! И
так много! Выходит, за ребенка? За изуродованного ребенка?!
– Да ни копеечки он ей не дал! Ни одной!
– Замолчите! – закричала Глафира страшно. – Немедленно
замолчите!
Она выскочила из дома и побежала по дорожке – куда, зачем?
Разве теперь можно убежать от того, что только что Разлогов с ней сделал? От
нового, ужасного знания? От Разлогова, который перестал быть Разлоговым и стал
просто мерзким, отвратительным человечишкой?! Глафира все шла по дорожке в лес.
Уйти бы далеко-далеко и больше никогда не возвращаться! Ногам было мокро, и
ледяной ветер задувал в пиджак, который она надела, потому что ей очень
нравился разлоговский запах.
Однажды где-то здесь они смотрели лосенка. Трогательного,
губастого лосенка, который объедал листья, а потом вдруг удивленно уставился на
них. Мать где-то рядом ходит, сказал тогда Разлогов.
Значит, все это время – и когда смотрели лосенка, и когда
клали печь, и когда подтирали за щенком лужи, и когда скучали на протокольных
мероприятиях, и когда собирали чемоданы, чтобы лететь на море, – он… знал?!
Знал, что где-то пропадает мальчик, его собственный сын. Пропадает потому, что
его отец, вот тот самый, что смотрел лосенка и ездил к соседу, державшему
лошадей, – чудовище? Отвратительное еще и потому, что так своей вины никогда и
не признало?! Откупалось, платило – но никогда не каялось?!
Глафира все шла и шла, и мокрый лапник хлестал ее по щекам.
Так тебе и надо, дура. Еще больше бы надо, да некуда!
– Девка! – закричали откуда-то издалека. – Девка, вернись!
А-у-у!
– Ау, – мрачно отозвалась Глафира себе под нос, – ау.
Она дойдет до речки, прыгнет с обрыва, и дело с концом. Вода
холодная, и это облегчит все дело. Когда-то на Байкале Разлогов говорил ей, что
в холодной воде долго не продержаться. Он заставлял ее натягивать спасжилет, но
говорил при этом, что в такой холодной воде жилет нужен только для того, чтоб
быстрее нашли! У Глафиры нет спасжилета, и быстро ее не найдут.
Впрочем, какая разница!..
Может, от того, что отчаяние ее было так велико и так
неожиданно для нее самой, а может, от ветра, который тревожно гудел в соснах,
все усиливаясь, выдувал из глаз слезы, а из головы мысли, но только она вдруг
остановилась посреди темного леса, закрыла глаза и подумала совершенно
отстраненно: что это со мной? Это не моя жизнь. Это чья-то чужая, не имеющая ко
мне отношения, уродливая и перепутанная, у меня никогда такой не будет!
Да нет, с досадой возразили ветер и лес, в котором где-то
далеко бродил подросший лосенок. Нет же. Это именно твоя жизнь, и ты должна в
ней разобраться. Поставить на прошлом крест и продолжать жить дальше. Только
вперед – так, кажется, говорит твой Разлогов? Ну если ты, конечно, и впрямь не
собираешься топиться!..
Глафира некоторое время постояла, длинно и протяжно дыша, и
повернула к дому.
В ванне было невыносимо холодно. Вода была ледяной, хотя
Прохоров, кажется, открыл кран с горячей? Этой ледяной горячей водой он поливал
и поливал себе голову, и она текла по лицу и по шее, и гадкое трикотажное
«неглиже», в которое он нарядился, было насквозь мокрым.
Под дверью стенала кошка Дженнифер, умоляла его выйти. А
может, это не кошка умоляла, а прекрасная девушка Олеся, с которой он собирался
долго и разнообразно!..
– Дрюня, выходи! – стенала кошка-девушка. – Ну что такое, а?
Ну ты прям чудной какой-то! Как будто сам не свой!
Вот молодец девушка! Заметила его состояние.
Прохоров закрыл воду и, стуча зубами, содрал с себя мокрое
«неглиже». Надеть было нечего, и он натянул халат, слабо пахнувший Глафирой.
– Ой, ну слава тебе боженька! Я уж хотела эмчеэсникам
звонить, чтобы они тебя силой доставали! Дрюнь, ну что за дела, а? Ну что
такое, а? Ну даже я из-за кольца этого долбаного не так трясуся, как ты! Ну
пропало и пропало, и ладушки! Ну ты же мне новое купишь, Дрюнчик?
– Нет, – сказал Прохоров, упал на кровать и закрыл лицо
рукой. – Не куплю.
– Почему-у? – поразилась бедная прекрасная девушка.
Прохоров думал.
Ну хорошо, допустим, допустим!..
Допустим, кольцо забрал Разлогов. Приехал хорошо провести
время, небось вискарик свой привез, закуски, икры красной, Олеся это любит.
Допустим, после игрищ в постели эта дура показала ему кольцо – ну чтоб хахаль
понял, что у девушки есть еще и другие поклонники, и вот какие милые вещицы они
дарят! Подари мне колечко! Допустим, Разлогов кольцо узнал. Еще бы его не
узнать – такого уродства во всем мире больше не сыскать! Разлогов его узнал и,
когда девушка Олеся удалилась «попудрить носик», кольцо из «коробушки» забрал.
Допустим, допустим… Что дальше? Что было дальше?! Вот от этого самого «дальше»
зависит вся его жизнь!
От мокрых волос подушка тоже стала противной и мокрой.
Прохоров выдернул ее из-за головы, швырнул в сторону и попал в Олесю, которая
весело засмеялась и кинула ему подушку обратно – думала, игра такая.
Разлогова больше нет, следовательно, с этой стороны
опасности тоже нет. Нет-нет!.. Но если он забрал кольцо, что он с ним сделал?
Вот, вот это самое главное! Прохоров весь затрясся, пошел мелкой дрожью. Что он
мог с ним сделать? Да все, что угодно. Положил в карман, например, чтобы потом
разобраться, как кольцо попало к Олесе. «Разбираться» он стал бы с Олесей, о ее
связи с Прохоровым он ничего не знал. Да и никто не знал, и не должен узнать!
