Он смотрел исподлобья, брезгливо, не отрываясь, – даже не
как на врага, а как на нечто мерзкое, гадкое. Так смотрят на таракана,
прикидывая, раздавить его каблуком прямо сейчас или пока воздержаться, потому
что раздавленный таракан отвратительно, тошнотворно хрустит! Глафира – таракан!
– вдруг так растерялась, что от растерянности улыбнулась глупой, искательной
улыбкой. Волошин моментально отвернулся. Щеки у него были красны лихорадочным
нездоровым румянцем, пальцы сжаты в кулак.
Он убил бы меня, если бы мог, подумала Глафира. А
Разлогова?.. Разлогова он убил бы, если бы мог?
Тогда, возле «Эксимера», она совершила ошибку. Может,
потому, что Димка нашелся, а может, потому, что очень устала от
неопределенности, подозрений и вранья.
– Марк, – сказала она Волошину дурацким голосом
провинившейся девочки, – за что вы меня так ненавидите? Что такого я вам
сделала?
Кинолог Лена Степанова от изумления разинула рот – в прямом
и переносном смысле слова. Волошин разжал кулак и посмотрел на свои пальцы.
– Мне нет до вас никакого дела, – отчеканил он,
порассматривав пальцы. – С чего вы взяли?..
И, не дожидаясь ответа, ушел в сторону крыльца, на котором
курил, должно быть, весь штат центрального офиса…
– Мне надо подумать, – вновь вслух объявила Глафира. – Мне
надо подумать о Волошине тоже. Но сейчас мне надо подумать, как мое кольцо
попало на фотографию Олеси Светозаровой.
При имени Олеси, произнесенном вслух, Глафира передернула
плечами. Глупо было ревновать прошлого Разлогова к его прошлым девицам, но
Глафира ревновала. Даже когда поняла, что он ее не любит. И она его тоже не
любит, еще чего!.. Она любит Прохорова. Да?
– Да-да, – сердито ответила Глафира самой себе и полезла из
машины. Эта самая машина была так велика и высока, что Глафира все приставала к
Разлогову, чтобы он приделал к ней откидную лесенку. А что тут такого?.. Чтобы
лезть было удобней!
Кое-как вывалившись из водительской двери – лесенку-то
Разлогов не приделал! – Глафира потянула за собой сумку и шарф. Как холодно,
ужас! Даже зубы мерзнут!
План был простой – зайти в редакцию, как бы в поисках
Прохорова, которого, ясное дело, нет и не будет. В процессе поисков
отсутствующего Прохорова выяснить, как выглядит репортер Столетов и на месте ли
он. Если на месте, спуститься вниз, подловить его на выходе из офиса. И
хорошенько обо всем расспросить. Вот в этом самом «хорошенько» и была главная
загвоздка. Хорошенько – это значит точно зная, о чем спрашивать. Глафира не
знала решительно.
Шарф, которым она обмоталась, как пленный французский драгун
времен войны двенадцатого года, кололся и щекотал уши. Этот шарф связала
толстая одышливая бабка, которая сидела на табуреточке при входе в деревянную
избушку. Избушка располагалась неподалеку от Иркутска, на территории
этнографического музея под названием «Тальцы», и именовалась «Дом ткача». Бабка
сидела на табуреточке, смотрела за порядком из-под очков и орудовала спицами.
Перед ней на столике были разложены носки, варежки, жилет тошнотворно-голубого
цвета и вот этот самый шарф, нынешний Глафирин. Здоровенный Разлогов во всех
без исключения «Домах ткачей» первым делом стукался лбом о притолоку. Он шагнул
следом за Глафирой, стукнулся, выругался, бабка сурово взглянула из-под очков.
Спицы продолжали мелькать. Ткацкий станок с натянутой основой и деревянной педалью,
а заодно и веретено с прялкой Глафиру не очень интересовали. Зато Разлогову
всегда страшно нравились всякие механизмы. Держась за лоб, он осмотрел станок,
потом присел и полез куда-то под педаль.
– Ничего не трогайте тама! – прикрикнула бабка и на секунду
перестала вязать. – Потому вещь музейная, редкая!..
– А это все продается? – чтобы отвлечь бабку от Разлогова,
спросила Глафира и потрогала варежки.
– Продается, – буркнула бабка, и спицы опять замелькали. –
Тока не береть нихто.
– Почему не берет? – удивилась Глафира.
Варежки были сказочные. Таких в Москве днем с огнем не
сыскать, ей-богу!
Бабка глянула поверх очков, вздохнула так, что табуреточка
под ней скрипнула, опустила на колени вязание и утерла рот концом платка.
– Так ить дорого выходить, – объяснила она неторопливо. –
Вещь-от пустяшная, а работы с ей много. Шерсть обстриги, вымой, насуши, пряжу
спряди, нитку скрути, да вишь, покрась! А прясть тоже не всякий день дозволено.
Ежели б, например, прясть на Гаврилу, говорят, работа не впрок…
– На какого Гаврилу? – Это Разлогов спросил, вылезший к тому
времени из-под ткацкого станка.
Глафира на него посмотрела, и бабка на него посмотрела тоже.
Он был очень большой, в джинсах и черной майке. Темные очки зацеплены за ворот,
и кругом паутина – и на майке, и на джинсах – должно быть, основательно лазал
там, под станком. Серые глаза в угольно-черных прямых ресницах смотрели весело
и как-то даже… любовно, что ли. Он подошел, одной рукой стал перекладывать
вещички на столике, а другой прихватил Глафиру за талию. Всерьез так прихватил.
Бабка вдруг усмехнулась, очень по-женски.
– А Гаврила, милок, это у православных праздник такой! А ты
каких будешь? Не православных рази? На татарина, чай, не похож!
– Не похож, – согласился Разлогов, – не похож я на татарина,
мать! Это ты в самый корень смотришь!
– А я, милок, завсегда в его смотрю, в корень-от! – И тут
бабка засмеялась и прикрыла рот большой ладонью. – Мне б лет пийсят скинуть,
так я бы пряслицу в подлавицу, а сама – бух в пух! Особливо ежель с тобой
вместе!
И тут Разлогов покраснел. Глафира видела это своими
собственными глазами! Тучная бабка хихикала на своей табуреточке, расходилась
от души. Вздрагивали и взблескивали ее спицы, воткнутые в вязаный ком. Пылинки
танцевали над ткацким станком в прямом и жарком луче солнца, и венцы лиственной
избы были темными от времени, а скобленый пол, наоборот, светлый от чистоты, и
Разлогов стоял весь красный.
Глафира решила, что его надо спасать.
– А шарф сколько стоит, к примеру?
Бабка перестала колыхаться и призналась сокрушенно:
– Так ить тыщу рублев, доча. Говорю ж тебе, не укупишь! А
как же? Нитку сучить, нитку свивать, а спервоначалу крутить!.. Да и рази ж кто
знаит, как хороша пряха-то прядет! Недаром говорят…
Не слушая, Глафира взяла шарф – он был тяжелый, крупной
вязки, и кололся, – и намотала его на себя.
– И-и, – махнула рукой бабка, – сказано тебе – тыщу рублев!
Скидай, скидай, доча! Не укупишь.
От шарфа, несколько раз обернутого вокруг шеи, Глафире было
до невозможности жарко, и кололся он ужасно. Надо было как-то намекнуть
Разлогову, что шарф следует купить немедленно, и она спросила у бабки:
