– А это кто?
– Хде? – не поняла бабка.
– Ну шерсть чья? Шарф из кого?
– Как из кого? – перепугалась бабка. – Из кого ж ему быть?
Из овцы ен, из шерсти ейной! А так – из кого ж? Из собак даже самоеды не
вяжуть, не то православные! Куды ж ее, шерсть-то собачью? На пряжу не годится!
Разлогов все не догадывался про тысячу рублей, Глафира
слегка пнула его в бок и опять спросила:
– А как из пряжи нитка получается?
Старуха всплеснула руками и опять засмеялась весело, с
удовольствием. Разлогов тоже посмотрел с удовольствием. Глафира ничего не
поняла.
– Ты никак прясть собралась, доча? Ну, сынок! Начнет жинка
прясть, берегись тогда! Весь дом опрядет! А пряжа, что ж, доча?.. Пряжа, коль
на нитки, сучится с двух початков на один и сматывается прям на мотовило, ну
это, сам – есть, рогулька такая с костылем на пятке. А мотушка потом красится и
распетливается на воробах, а с них уж мотается на вьюшку. Довольно с тебя или еще
ученья хочешь?
И она опять засмеялась и стрельнула в Разлогова глазами,
совсем по-молодому.
– Дай тысячу, – тихо и мрачно сказала Глафира, ни с того ни
с сего глупо приревновав его к старухе.
Разлогов полез в задний карман джинсов и достал бумажку.
Старуха охнула и – по крайней мере, Глафире так показалось! – только в
последний момент удержалась, чтоб не перекреститься.
– Можно мне шарфик? – дурацким голосом спросила Глафира и
сунула тысячерублевку бабке.
– Забирай, забирай, доча, – засуетилась старуха, принимая
купюру. – Оно, ты погляди, как красиво! И шерсть – чистый каракуль! А из собак
мы не прядем, не вяжем, мы только из овцы, стало быть…
Провожаемые приговорами и поклонами, они выбрались на
жаркую, летнюю, солнечную улицу – Глафира в тяжелом овечьем шарфе, и Разлогов в
паутине. Выходя, он, ясное дело, стукнулся лбом о притолоку, обронил очки и
долго шарил под крыльцом – искал их.
– Зачем тебе такой шарф? – спросил он, зацепив очки за ворот
майки. – А?! В нем сто килограммов живой овечьей шерсти! – Подумал и добавил: –
А собачьей вовсе нету! Что мы, самоеды, что ли, из собак шерсть чесать!..
– Это не шарф, а мечта моей жизни, – объявила Глафира. – Ни
у кого такого нет!
– Это точно.
– Точно! – согласилась она с вызовом. – И потом… бабке нужно
помочь. Ну что она там сидит, работает, а у нее никто ничего не покупает!
– Всех не спасешь, Глаша.
Она отмахнулась.
– Да и не надо спасать! Они и без нас спасутся! Но вот…
подбодрить их мы можем.
– Подбодрить? – переспросил Разлогов.
Солнце в Тальцах шпарило вовсю, и разлоговские прямые черные
ресницы почти сошлись, глаз было не видно.
– Ну да, – подтвердила Глафира, разматывая шарф, –
подбодрить. Это очень просто, и обошлось тебе всего в тысячу рублей. Подержи, –
Разлогов взял шарф. – Кстати, ты видел, как она с тобой кокетничала, эта бабка?
Ты ей понравился.
– Да ладно!
– Конечно, кокетничала!
– Да брось ты!
Тут она догадалась посмотреть ему в лицо. Оно рдело, как
пион. Многоопытный, всем женщинам предпочитавший блондинок, Разлогов краснел,
как юнкер во время утренника у «бестужевок». Глафира остановилась и взяла его
за розовые юнкерские щеки.
– Разлогов, – сказала она с подозрением, – чего это тебя так
разобрало?!
– Меня не разобрало!
– Ты влюбился в бабку с шарфом?!
Тут он захохотал, и на него оглянулась какая-то скучная
экскурсия. Все повернули головы как один. Разлогов моментально замотал
Глафирину голову в шарф, как мумию, и сказал глухо, из-за шарфа:
– Подбодрить, значит?
Ничего не видя, Глафира кивнула и стала разматывать с лица и
головы шарф – жарко было невыносимо! Вынырнув на солнце, она зажмурилась
немножко, а когда посмотрела на Разлогова, оказалось, что он очень серьезен.
– Ты что?
Он хотел что-то сказать, даже губы сложил, и она вдруг
поняла, что он скажет сейчас что-то очень важное, нужное, имеющее отношение к
их жизни и к жизни вообще. Она поняла, и перестала возиться с шарфом, и
замерла, рассматривая его.
И он отступил. Он вдруг зашарил по майке, нащупал темные
очки и нацепил их, словно в скафандр залез.
– Ты что?!
– Я ничего, – сказал Разлогов фальшиво до невозможности. – А
что такое?
Глафира пожала плечами. Ей вдруг стало… неинтересно, как
экскурсантам на давешней экскурсии. Как будто что-то самое главное, важное
прошло мимо нее, а она не успела остановить, разглядеть его, окликнуть! А
может, и сама… спугнула? Она долго потом думала, представляла, что именно она
могла… спугнуть? И выдумывала, и фантазировала – все самое невозможное
представлялось ей возможным, а самое невероятное вероятным, – несостоявшееся на
лужайке перед лиственничным «Домом ткача» в этнографическом заповеднике
«Тальцы».
С тех пор Глафира обожала шарф из тяжелой жесткой овечьей
шерсти. Стильная до невозможности, безупречная от напедикюренных ступней до
кончиков продуманно выгоревших волос, изящная от шпилек до розовых ноготков
Даша Волошина, жена Марка, несколько раз вскользь говорила, что шарф прелестен.
Просто гордость коллекции Burberry’s, молодцы дизайнеры. Глафира подтверждала,
что дизайнеры Burberry’s, безусловно, молодцы, и вспоминала бабку из Тальцов,
которая никогда не прядет на Гаврилу!..
Сейчас на ледяном осеннем ветру шарф был просто спасением –
чай, из овечьей шерсти вязан, а не из собачьей! Затянув его потуже и сунув в
карман руки, Глафира зашагала к щегольскому подъезду, сияющему европейским
утешительным светом среди мрачной и промозглой русской осени.
Когда она была уже возле крыльца, из раздвижных дверей
выскочил какой-то парень, тоже по глаза замотанный в шарф, и с брезентовой
сумкой наперевес. Одной рукой он доставал что-то из кармана куртки, другой
втыкал в уши наушники, в общем, Глафиру не видел.
– Ой, извиняюсь!
Глафира, насилу удержавшаяся на ногах, надменно кивнула и
шагнула на крыльцо. Дверь навстречу ей приветливо раздвинулась, но войти ей не
удалось. Следующий парень, точная копия предыдущего, вылетел на крыльцо, чуть
не сбив ее с ног.
– Ой, извиняюсь, девушка!
Глафира кивнула на этот раз менее величественно – все-таки
своей брезентовой сумищей он дал ей по ноге довольно ощутимо! Не задержавшись
ни на секунду, галантный юноша скатился с крыльца и заорал на всю улицу,
перекрывая шум машин:
