– Ну, наверное, она сама и дала! Мы только в квартире
снимали, а на пляже… как же?.. Это называется «Из личного архива», и такие
фотки…
– То есть она отдала вам фотографию, да? Или прислала по
электронной почте?
– Нет, так отдала! Сапогов просил по почте, и чтоб
разрешение было повыше, а она сказала, что на компьютере не умеет. То есть
только включить и выключить умеет, а больше ничего. Сапогову-то нужно как
минимум двадцать мегапикселей, он потом всю обратную дорогу ругался, что после
сканера качество упадет так, что вытягивать придется. – Дэн хлебнул остывшего
кофе и спросил осторожно. – А с этой фоткой что не в порядке, а?
– Все, – сказала Глафира жестко, – с ней все не в порядке!
То есть Олеся дала вам пакет с фотографиями, вы их отсканировали…
– Сапогов отсканировал!
– Их отсканировал Сапогов, – терпеливо продолжала Глафира. –
И вы украсили ими интервью.
Дэн улыбнулся – с некоторым превосходством.
– У нас говорят «поставили в номер».
– Вы все фотографии поставили?
– В каком смысле – все?
– Все, что от нее получили?
– Боже сохрани, – перепугался Дэн Столетов, – она дала штук
двадцать, а мы взяли… ну три, наверное. Ну эту с морем, само собой, потом еще
вот эту, на балу, и ту, где она в школе. Ну да, вот три и выходит!
– Кто их выбирает? Кто решает, какую поставить, а какую нет?
Дэн смотрел на нее во все глаза. Она сильно волновалась –
вон, даже щеки загорелись! И шарф свой она сбросила с колен, теперь он огромным
комом лежал на соседнем стуле, поверх куртки и сумки. И спрашивала она
быстро-быстро, будто на одном дыхании.
– По разному бывает, – сказал он, не понимая, чего она так
волнуется. Из-за Разлогова, что ли, который едва виден на этой самой пляжной
фотографии? – Бывает, фоторедактор ставит, а главный утверждает. А бывает,
главный сам выбирает, а фоторедактор ставит…
– А здесь как было?
– Я… я не помню, Глафира.
– Вы должны вспомнить, – отчеканила она. – Это очень важно.
– Да не помню я совсем! Я материал сдал, а что потом было…
– Это очень важно! – почти крикнула она, и какой-то дядька,
читавший в отдалении газету, поднял голову и посмотрел на них поверх очков. –
Послушайте, Денис, – заговорила Глафира потише, – если я не пойму, откуда
взялась именно эта фотография, – и она ткнула вилкой в полуголую Олесю, – я
ничего не пойму! А для меня это сейчас… самое важное.
– А что такого в этой фотографии? – не выдержал Дэн. – Ну
пляж, ну море, ну Олеся!..
Глафира кивала, как бы подтверждая каждое его слово, и, не
дойдя до Разлогова, Дэн устыдился и перечислять перестал.
– Ну, – повторила Глафира. – А еще кто?
Дэн вздохнул.
– Владимир Разлогов. Ваш муж.
– Вот именно. – Она посмотрела Дэну в лицо, как будто
прикидывая, сказать или не сказать, и все же договорила: – Мой муж Владимир
Разлогов славился тем, что всегда соблюдал правила игры. Он был… сложный
человек, но по-своему честный.
– И… что это значит?
– Он никогда не ездил на курорты в обществе своих подружек,
– тихо и твердо сказала Глафира. – Никогда, понимаете? Как раз во избежание…
таких фотографий. Это правило выполнялось железно. Он не возит девиц на
острова, а я не привожу кавалеров домой.
– Понятно.
– Ничего вам не понятно.
– Ну да, – вдруг окрысился Денис Столетов, – еще скажите,
что я очень молод и взрослые отношения мне недоступны. Только это никакие не
взрослые отношения, а… извращение какое-то!
– Вы ничего не понимаете!
– Да что тут понимать-то?! Ка-акое благородство! Он не возит
баб на моря, а вы не спите с мужиками в его постели! Какое взаимопонимание!
Какая тонкость чувств!
– Послушайте, – удивленно сказала Глафира, – что это вы так
разошлись-то? Или вы воспитывать меня хотите?
– Никого я не хочу воспитывать! Только взрослые почему-то
уверены, что самое правильное – это когда красиво врут! Вы же врете! Вы все
время врете! И мужу вашему небось врали, а он вам верил! Это называется
«правила игры»?! То есть вранье по правилам?! Он честный человек, он девиц с
собой на курорты не возил! А вы-то тогда кто?!
– Кто… я?
– Вы такая же, как они все, даже хуже! Нет, вы в сто тысяч
раз хуже, потому что прикидываетесь другой!
– Я не прикидываюсь.
– Прикидываетесь! Вчера Дунаевского цитировали…
– Лебедева-Кумача.
– Какая, на хрен, разница! Да вы должны были его, этого
мужа, пинками выгнать, когда он стал с девицами путаться, и начать все сначала!
А вы теорию придумали, что он честный, только как-то по-своему! И все ради
чего?! Ради его денег, и ничего больше! И, значит, вы такая же, как все эти!
Тут Дэн ткнул в многострадальную Олесю чайной ложкой так,
что смял страницу. Олесино бикини поехало в сторону и перекосилось. Глафира
посмотрела на перекошенное бикини и вновь перевела на Дэна изумленные и,
кажется, веселые глаза.
– Что вы надо мной смеетесь?!
– Я не смеюсь.
– Вчера я думал… А вы, вы ведь даже не такая же, вы хуже,
потому что врете убедительней! Они дуры, у них все на лице написано, а у вас,
наоборот, написано, что вы… что вы… благородная. Ангел! А на самом деле…
– На самом деле, – вдруг сказала Глафира, – я устроила ему
ужасную сцену, когда первый раз он… мне изменил и я об этом узнала. Ужасную,
правда. Мне до сих пор стыдно, хотя много лет прошло. И уйти я хотела
немедленно. Я тоже кричала, что это нечестно! Ну вот как вы сейчас. И что я не
могу так жить. И конкурировать с его бабами я ни за что не стану! И он меня
отговорил, Разлогов! Он сказал – давай ты сейчас пока никуда не пойдешь. А
пойдешь, когда встретишь мужчину своей жизни.
– Встретила? – мрачно поинтересовался Дэн Столетов.
Глафира пожала плечами.
– Вроде… да. Вроде встретила.
– И не ушла?..
– Не от кого уходить. Разлогова нет.
– А зачем ты вообще вышла за него замуж, а?! Ну если не
любила? Исключительно из-за денег?! Все из-за денег?!
