Правила были установлены – а куда деваться-то?! – и Разлогов
неукоснительно их соблюдал. А Глафира, как всякая нормальная женщина, конечно
же, их нарушала. О правилах никто не знал и не мог знать, вот и появилась
фотография, явно подложная. И вторая, с бриллиантовым бегемотом, совершенно
необъяснимая.
Как бегемот попал на палец Олеси Светозаровой и как вернулся
обратно? И, главное, зачем?! Зачем была проделана такая сложная комбинация?!
Глафира замолчала и ладонями обхватила щеки.
– Ты чего? Зуб заболел?
– Дэн, когда ты сможешь узнать, кто выбрал из всех остальных
и поставил в номер фотографию на пляже?
– Да как только Сапогов трубу возьмет! Он спит по субботам
часов до трех, раньше ни за что не встанет, хоть из пушки стреляй!
– Позвони мне сразу, ладно?
– О’кей. А чего ты вдруг так всполошилась?
– Я не всполошилась, – с досадой сказала Глафира. – Просто я
ничего не могу понять, совсем ничего…
И опять сунула лицо в сложенные ковшиком ладони.
Ты опять врешь, сказал вдруг где-то поблизости Владимир
Разлогов отчетливо, настолько отчетливо, что Глафира отняла руки и огляделась.
Никакого Разлогова, конечно же, не было поблизости, только Дэн Столетов, ее
сегодняшний неожиданный друг, сидел напротив и таращил на нее шоколадные,
печальные, как у больной мартышки, глазищи.
– Я не вру, – вслух сказала перепуганная Глафира.
– Да я понял! – ответил Дэн, но он Глафиру не интересовал
решительно.
Почему я вру?! Где я вру? И почему… опять!
Потому что ты не даешь себе труда понять. Ты трусишь,
мечешься, как белка, а на самом деле просто прячешься! Ты прячешься со страху –
ты просто не можешь заставить себя понять, и ты сама это прекрасно знаешь. Ты
должна разобраться, здесь и сейчас, и пойти дальше, не останавливаясь и не
оборачиваясь назад. Если ты не разберешься, никуда ты не пойдешь! Ты так и
будешь рассматривать прошлое и убеждать себя, что не понимаешь, что случилось с
твоей жизнью. Ты не сможешь идти вперед, потому что тебе нужно будет все время
оглядываться. А идти спиной вперед трудно, вернее сказать, невозможно.
…Но мне страшно! Так страшно, как не было никогда в жизни. И
я точно знаю, что после того, как я разрешу себе додумать до конца, все
изменится – опять, и опять окончательно, бесповоротно и необратимо! Никто не
придет назад, и я тоже. Я стану другой, и моя прежняя жизнь тоже станет
какой-то другой, и сейчас я даже не могу себе представить – какой именно. И мне
страшно.
…Брось скулить, сказал Разлогов раздраженно. Какая ты,
ей-богу, нервная стала! Брось скулить и думай. Ну!
– Ну, – пробормотала Глафира, – ну-ну…
Взять из коробочки бриллиантового бегемота могли три
человека – сама Глафира, ее муж Разлогов и Андрей Прохоров, иногда посещавший
Глафиру дома, в нарушение установленных раз и навсегда правил. Не то чтобы
Глафира укладывала Прохорова в мужнину постель, просто иногда, когда Разлогов
бывал далеко, Прохоров заезжал за ней, и они пили кофе, собирали Глафирин
чемодан, чтобы лететь в «романтическое путешествие», и даже целовались – как
раз в гардеробной, где точно не было камер. Между прочим, Глафира не испытывала
никаких угрызений совести, наоборот, чувствовала себя умницей и немного
проказницей – пусть Разлогов не нарушает правил, ей-то они уж точно не писаны!
Что-то, конечно, было в этом такое, вроде «на-кася выкуси» и еще что-то вроде
«ты первый начал», но Глафира тогда об этом не задумывалась.
Итак, их всего трое.
Сама Глафира кольцо не брала и Олесе не отдавала, это она
знает точно. Значит, или Разлогов, или Прохоров.
Зачем это могло быть нужно Разлогову?.. А Прохорову зачем?
Если Разлогов решил подарить любовнице Олесе ее, Глафирино,
кольцо, то почему он потом вернул его обратно? И, выходит, Разлогов просто
давал его любовнице… поносить, что ли? Чтобы она в нем сфотографировалась, что
ли?.. И чтобы потом отдала обратно?..
И в эту абсолютно невероятную схему ну уж никак не
укладывается… романтический фотомонтаж с морского побережья! Разлогов-то точно
знал, что этого не может быть, потому что не может быть никогда! Или…
фотография с кольцом не имеет никакого отношения к фотографии с пляжа?! Тогда,
выходит, целый заговор был сплетен вокруг совершенно рядового и никчемного
материала про девушку Олесю Светозарову! Заговор почти шпионский, с подложными
снимками и крадеными бриллиантами!
И зачем?! Зачем? Зачем?..
Выходит, что незачем. Выходит, не Разлогов утащил у нее
бриллиант. Но тогда – ввиду того, что его не утаскивала и сама Глафира! –
получается, что вся комбинация была задумана именно Прохоровым.
Он утащил бриллиант, он отдал его красотке Олесе, он собрал
в фотошопе невозможную пляжную картинку и велел Олесе «подсунуть» ее вместе с
остальными фотографиями! В конце концов, именно он притащил журнал к себе в
квартиру и выложил на стойку, чтоб Глафира уж точно, с гарантией разглядела все
подробности разлоговского свинства!..
Подробности свинства. Да уж… Куда уж хуже – в смысле
свинства.
И тут Глафира все поняла. Поняла и подумала совершенно
хладнокровно: этого не может быть, потому что не может быть никогда, как про ту
самую фотографию. От наступившей холодной ясности у нее вдруг загорелись уши,
как от мороза, и она потрогала их руками, словно это были чьи-то чужие уши.
– Дэн!
– А?
– Вот мой телефон, позвони, как только тебе удастся
растолкать Сапогова.
Он мельком глянул на визитную карточку – солидную, чуть
желтоватую, плотной бумаги, с черными, отчетливо набранными буквами, без всяких
кренделей. Глафира Суворина, к.ф.н.
– Что такое кфн? Коэффициент физического натяжения?
– Кандидат филологических наук, болван.
– А почему Суворина? Ты живешь по подложным документам?
– Почему по подложным? – не поняла Глафира.
– Или ты не Разлогова?
– Нет, – призналась она растерянно. Эти самые «подложные
документы» вдруг зацепились за что-то у нее в голове, и после холодной ясности
все опять закружилось, понеслось, сделалось размытым, как на смазанной
фотографии. Следовало остановить карусель и подумать, но ей было некогда.
Потом, все потом!..
– Мне удобнее было говорить, что я Разлогова, – объяснила
она, пытаясь удержать карусель странных, невероятных мыслей, – да я и привыкла.
И все привыкли!.. Глафира Разлогова, по-моему, красиво…
