Бедная пожилая горилла – Костенька совсем растерялся. Так,
что даже заморгал редкими ресничками.
– Вера, послушайте!.. Вера… Нет, а откуда вы знаете, что у
Марины нет температуры?!
Вера вошла в комнату и с суровым видом поправила кружевную
салфетку под бронзовым бюстиком. У салфетки якобы завернулся край.
– Мариночка утром спали до первого часу, – мрачно доложила
старуха, не отрываясь от салфеточки, – а потом скушали четыре сырничка и выпили
соку. Потом учили роль из рыцарской жизни.
Марина и впрямь все утро восклицала: «Чертовы тамплиеры!» –
просто так, шалила. А старуха-то не промах!..
– Так что никакой температуры у них нету нынче. А вам,
Константин Николаевич, пожалуйте градусник, и клюквы хотите, сей момент
накипячу!..
– Не надо мне никакой клюквы, боже мой!
– А не надо, так, может, кофею подать?
– Вера, – вмешалась Марина, – я вас звала.
– Да я не сию минуту поднялась, – виновато сказала старуха,
– чегой-то в ухах у меня будто гудет тихонечко. Не слыхать ничего, один
гудеж!..
– Если б вы по ночам не путешествовали, – с сердцем
выговорила Марина, – ничего бы у вас нигде не гудело!
Ей было ужасно жаль старуху, так, что она чуть не заплакала.
Господи, вот досталось ей, Марине, такое нежное и мягкое сердце, всех ей жаль!
Но ведь уже ничего, ничего не изменить! И Марине ли этого не знать?!
– Вера, нужно принять еще таблетку.
– Да я уж…
– Нужно еще принять, Вера! Я сегодня должна уехать, а вы
позволяете себе расклеиваться! Что за старушечьи причуды?!
– Да где уж…
– Смысл лекарства, – строго продолжала Марина тем самым
голосом, что повторяла все утро: «Чертовы тамплиеры!» – в регулярном приеме! У
вас в ушах гудит от давления. Что я буду делать, если вы сляжете!
– Да уж я ни за что…
– О господи! – Сердитыми шагами Марина вышла за дверь,
потеснив старуху, и вскоре вернулась с таблеткой и стаканом. – Вы мне надоели!
Пейте.
Вера покорно, как послушная собака, торопясь выполнить
хозяйский приказ, с усилием проглотила большую белую таблетку и запила водой.
Морщинистая шея у нее дрогнула.
Марина отвела глаза. Нет, это невыносимо! Ей нужно уехать.
Срочно, прямо сейчас. И все сделается само собой.
Еще немного потерпеть неудобство, и все, все! Впрочем, как
только за ней, Мариной, закроется дверь, второе действие закончится. Можно
будет передохнуть немного и сыграть третье, последнее, самое великолепное!
Марина много раз представляла себе, как она его сыграет – легко, красиво,
ослепительно!
Она легко подула на хрустальные подвески старинного
подсвечника, послушала, как они звенят, и улыбнулась. Давным-давно, в детстве
она слышала песенку, где пелось как раз про Марину.
Мы назовем ее Мариной, пелось в песенке, ведь это имя в нас
обоих. В нем отголосок журавлиный и звон подсвечников старинных. Назовем ее
Мариной!..
Эта песенка очень нравилась юному Разлогову. Он все повторял
про журавлей и подсвечники, и глаза у него делались темными и страшными. У него
вообще были страшные глаза!..
Марина рассердилась и оглянулась на своих. Костенька
рассматривал картину – что там рассматривать-то, все уж сто раз видено! Бабка
топталась возле дверей, сопела, не решалась уйти. Выглядела она действительно
неважно.
– Вера, идите и лягте, – велела Марина ласково-приказывающим
тоном.
– Я сумочку там приготовила, как обычно, – пробубнила Вера,
– ватрушечка там с самого верха, теплая еще…
– Хорошо, хорошо! Идите!
Вера еще помялась.
– Ну что такое?
– Вас провожу, а потом лягу, – виновато сказала старуха, –
как же не проводить-то! Всю жизнь провожаю, а тута…
– Тута! – передразнила Марина. Ей было ужасно жалко бабку и
хотелось, чтобы та поскорее ушла с глаз долой! – Здеся!.. Идите уже!
Бабка посмотрела на нее все теми же собачьими глазами,
пожевала губами и поплелась вон. В дверях остановилась и быстро, украдкой,
Марину перекрестила.
Когда стихло старушечье шарканье, Марина пробормотала:
– Чертовы тамплиеры! – и повернулась к мужу.
– Бедная девочка, – немедленно сказал Костенька, – за всех
ты переживаешь, обо всех беспокоишься!..
Сейчас подойдет приложиться к ручке, поняла Марина.
Костенька приблизился, нашарил холодную Маринину руку и поцеловал, как всегда,
в ладонь. Вот ведь странность какая! Костеньку все тянет «к ручке», а Разлогов
никогда, ни разу в жизни не целовал ей рук! Интересно, почему?..
Марина задумчиво подула на подвески, и они опять прозвенели
тихонечко.
– Милый, – начала она, – я сейчас уеду, ты знаешь куда.
Милый сочувственно покивал, привлек ее к себе и обнял за
голову. Марина пристроила щеку ему на плечо. От его жилета уютно пахло свежим
табачным дымом.
– Ты проследи за Верой, сделай милость, – продолжала Марина,
нюхая жилет, – таблетки я оставила, четыре штуки. Пусть она непременно примет,
непременно!
– Непременно прослежу, – согласился Костенька. Марина знала,
что так оно и будет. В этих вопросах Костенька до смешного педантичен! Он
всегда очень любил лечиться и не пускал это дело на самотек. За Верой – в
смысле таблеток, – он присмотрит, можно не волноваться.
– Вот и хорошо, – Марина отстранилась, запах Костенькиного
табака ей надоел. – Я приеду вечером во вторник, у нас как раз в среду с утра
читка.
– Господи, – всплеснул руками Костенька, – а отдохнуть? А
прийти в себя? Марина, ты себя совершенно не жалеешь.
– Мне достаточно, что ты меня жалеешь, – голосом чеховской
героини произнесла Марина и покосилась на подвески. Как дивно они звенели, даже
песенка вспомнилась давняя, из прошлого!
И тут же подумала: как хорошо, что Разлогов – это прошлое!
Как быстро настоящее становится ненастоящим! То есть прошлым. Вот и сейчас так.
Она уедет. А вернется в уже другое настоящее, и то, будущее настоящее, станет
самым настоящим!
Тут она заторопилась. Даже при всей ее выдержке ей было…
трудновато. Она быстро оделась – свитер, стеганая теплая куртка, образец
британского стиля, Костенькин подарок, меховые сапожки и платок. Куда там Грейс
Келли до Марины Нескоровой! Что там эта Грейс могла сыграть?! А вот поди ж ты,
считается великой до сих пор, и это просто несправедливо.
